Том 7 - Леся Українка

мысль рождается с новым утешением: ведь и она для меня не погибла, она любит меня по-прежнему, не отре-кавтся от меня, не ограждается от меня своим замужест-вом, как стеной, переписывается со мной и советует, и уте-шает, как и прежде; да он тоже человек хороший, он мой приятель, единомышленник... Ах, но все-таки! — и опять обрывается веселая мысль, и Андрей, словно под гнетом страшной боли, опускает голову и катятся из глаз его две робкие, дрожащие слезы, жгучие, как пламя, и нимало не облегчающие сердце. Он быстро вытирает их и опять хо-дит по камере, стараясь ни о чем не думать, или думать

о самых обыденных, ближайших вещах, вот хотя бы о еде.

— А интересная, право, вещь,— сказал он про себя,— пока не вспоминали о еде, то я и голода не чувствовал, и желудок был спокоен, хотя и пустой. А теперь вот напомнили, так и он, как старая собака, начинает вор-чать и возиться. Это стоило бы внести в психологический дневник — «влияние мысли на органические функции» *... Вот хорошо бы вести такой дневник, куда заносились бы все проявлення чувства, все впечатления и так день за днем, долгое время! Интересная вышла бы статистика ду-шевной жизни! Мы бы узнали, какими впечатлениями, какими чувствами больше всего живет человек, какова будничная жизнь этой «искры божией», которая в редкие, исключительные мгновения так ВЫСОКО возносится.

Его заняла мысль о таком дневнике, и он начал разби-рать и развивать ее всесторонне, как будто собирался сам привесть ее в исполнение. «Надо несколько человек, даже несколько десятков людей добросовестных, преданных истине,— думал он,— чтобы они разделили между собой главнейшие проявлення психической деятельности и что-бы каж^ый записывал преимущественно проявлення сво-его отдела, а остальные касались бы их только между про-чим. Но нет, это ни к чему не приведет: проклятая раз-ница характеров, минутных настроєний все перепутает. Вот если бы какой-нибудь механический психометр115 изо-бресть, вроде того, как сделал Вундт * для измерения интенсивности116 чувства! Интересная была бы штука и очень важная для науки. До сих пор психология зани-мается качеством впечатлений, но мало заботится об их количестве. Тем не менее, казалось бы, в этом ключ к раз-решению многих запутанных психологических загадок, так как известно, что те впечатления и чувства, которыѳ чаще всего повторяются, оставляют наиболее глубокие следы в душе. Статистика, статистика поможет проникнуть глубже в загадку характеров и натур человеческих, как уже отчасти могла проникнуть в психологию обществ, масс народних!»

Мало-помалу такие мысли о науке, о теориях, не ра&-дражакицих сердца и чувства, усшжоили Андрея. Ему вспомешлжсь молодые пылкие товарищи, искренво пре-данные вдее свобода и счастья всех людей, вспомнились их споры, их общие стремления к нополненто сноих знаний, их детская радость от назнавання всякой еговсн истж-ны* ш ему стало так легко, так весело, как будто он опять очутися среди них, как будто ни его, ни кого другого на свете уже не давит вековая мерзость рода человеческого — неволя! Его уста, бледные, но счастливьге, неволь-но шептали слова песниг

На всегда бушует море — чаще в море типгь да гдадь*

Не всегда и в буре гибель — крепче снасти, друг, наладь!

И, быть может, в непогоде храбрым счастье суждено, Вверься морю, к ясной цели донесет тебя оно.

IX

Зазвенел замок, створилась дверь,— это пришли из го-рода арестанты с закупзгенной провизией. Начался шум. Дед Панько раздавал хлеб, соль, табак, лук, кто на что дездьги дал. Арестантьг разместились, где кто мог, и начали єсть. Бовдур, который, видимо, был раздражен сегодня, проклинал вполголоса деда Панька за то, что тот дал ему такой маленький хлебец, а атому черномазому поросенку такой большой.

— Да ведь его хлеб стоит 19 кр[ейи;еров), а твой 14,— объяснял старик, не обращая внимания на проклятия Бовдура.

— Четьфнадцать бы тебе зубов выпало, попрошай-ка! — проворчал вместо ответа Бовдур и начал по-волчьи кусать хлеб, не режа его и даже не ломая.

— На тебе нож, Бовдур! — сказал Мытро.

— Зачем? Голову тебе отрезать что ли? — гаркнул Бовдур и всей челюстью откусил огромную часть хлеба. В его руках был уже только небольшой остаток ковриги.

Андрей тоже принялся за еду. Он порезал прине-сенную колбасу на равные части и разделил на всех, никого не обходя. Дорожевский и Бовдур ни одним словом не поблагодарили, а Бовдур взял поданный кусок и, не носмотрев даже на него, бросил в рот, словно в про-пасть.

Смотря со сторони на то, как ел Бовдур, можно было подумать, что этот человек ужасно голоден, с такой про-жорливой алчностыо теребил он свой хлеб, так быстро исчезали у него во рту огромные куски хлеба. Другие еще и не принялись как следует за свои ковриги, а Бовдур уже ни одной крошки не оставил. С минуту смотрел он мрачно на свои пустые руки, а в его лице виднелись та-кие муки голода, как будто он несколько дней не видал хлеба. Андрей взглянул на него и даже испугался этого жадного выражеппя лица и этой прожорливости Бовдура. Ему казалось, что Бовдур мог бы теперь съесть первого попавшегося человека живьем ж что оп вот-вот бросится на кого-нибудь из арестантов и отхватит от него зубами такой же кусок живого мяса, как те куски хлеба, которые бесследно исчезли у него во рту.

— Что это, он всегда так голоден у вас? — спросил Андрей старика, с отвращением отшатнувшись от БовДУра.

Старик взглянул и тоже быстро отвернулся.

— Да что с тобой, Бовдур? — спросил он.— Ошалел ты, что ли? Ты уж, кажется, готов людей кусать? — потом, обращаясь к Андрею, прибавил: — Нет, это на него сегодня что-то такое нашло, ночного мотылька проглотил, что-ли. Он, бывало, всегда сопрет вот этак цедый хлеб, выпьет полковша воды да и ложится себе, в добрый час, на своє место.

— Может быть и ошалел, не знаю,— сказал угрюмо Бовдур,— только я єсть хочу.

— А может быть, ваша милость подождете, пока прислуга принесет жаркое из трактира? — дразнил его старик.

— Я єсть хочу, я голоден,— твердил с тупым упрям-ством Бовдур.

— Ну, так ешь, кто тебе запрещает? — сказал черно-волосый еврейчик.

— Не