Том 7 - Леся Українка

XI

Опять день, гам, ругань, издевательства, лязг замка, крики, работа. Опять Андрей ходит по камере, бледный и ослабленный недостатком свежего воздуха, и думает. Но сухой кашель начинает душить его слабую грудь, и мысли начинают путаться. Он чувствует страшную уста-лость во всем теле, как будто оно у него оловянное. Ах, отдохнуть бы, полежать удобно, покойно, под ЯСНЫМ небом, на чистом воздухе, в тени. Его любовные грезы бледнеют, и он напрасно силится вызвать их в своем вооб-ражении с прежней живостью. Даже Ганино лицо не хочет показаться ему, а перед закрытыми глазамп все только мелькают дикие искаженные лица с растрепанны-ми волосами, неумытые, угрожающие. Он лег на спину на кровать, широко раскрыл глаза и всматривался в пото-лок, стараясь не думать, не вспоминать. Но вот потолок оживает, сжимается, расширяется, колышется и мало-помалу на его буро-желтом фоне выступают сквозь полу-мрак опять те же безобразные грозные лица, спускаются сверху, наклоняются над ним, немые, словно мертвые. Он вскакивает и опять начинает ходить.

— И что это со мной делается? говорит оп про себя.— Ведь я не склонен был к галлюцинациям! Почему это они вдруг стали меня нреследовать? Неужели печаль так скоро подточила меня? Но ведь я, кажется, и не печалюсь так уж очень... Фу, это скверно!

А Бовдур в своем углу тоже лежит и думает. Вот, как будут у него деньги, так это будет штука нелегкая спря-тать их так, чтобы не нашли да не отняли. Да как же от-нимут, когда никто не будет знать? Придется представиться сумасшедшим, что ли, ну, да все равно! Придет время, придет и совет! Только бы припрятать хорошенько, ну, а потом я бы уж себя ублажил, хоть раз, да хорошенько, чтобы все наверстать! Прежде всего хлеба, хоро-шего, белого,— нет, булок, и много, много, чтобы досыта єсть. Колбас, мяса целый ворох! А потом пить,— пива, вина в бутылках. И все по бутылке на каждый раз, бу-тылка на раз! Чтобы голова без устали шумела, вечно бы кружилась, чтобы ничего, ничего в голову не лезло, не думалось, не вспоминалось! Все кругом, все кругом, и так до конца. А какой же будет конец? Одна минута! И совсем не страшно, только бы голова шумела и кружилась... А впрочем, увидим, будет ли страшно,— все равно, раз сука-мать родила!

— А он такой молодой и добрый! — робко отозвалась тихая мысль где-то в глубине сердца Бовдура.

— Черт возьми! А я разве не молод? — возразила другая мысль.— Он до сих ігор был счастлив, он столько счастья имел каждый день, сколько я и за всю жизнь не узнаю! Это несправедливо, надо немножко поменяться!

— А может быть, не так уже очень?..— опять робко отзывалась тихая* глубокая мысль.

— А то как же? Чего баловаться? — резко оборвала опять громкая> господствующая мысль.— Обойм нам лучше будет, скорей кончится!

— А может быть, у него єсть отец, мать?.. А черт с ними! Пусть погорюют! У меня их нет и не было, а я разве не человек?..

Но странно, как ни старалась усиленно громкая, властная мысль успокоить Бовдура и утвердить его на раз избранном пути, он все-таки чего-то дрожал всем те-лом, искоса поглядывая на Андрея и боязливо сжимал что-то в руке, что-то такое, чего и сам боялся, а вместе с тем берег, как зеницу ока.

— Хочется єсть! — ворчал он.— Страсть как єсть хо-четсяі Это он, проклятый, своим хлебом нагнал на меня голоді А таким притворяется добрым да ласковымі Нет, братец, не поможет тебе твоя доброта, не надуешь!..

Отворилась дверь, и в камеру просунул голову старик полицейский с добродушным лицом.

— Господин Темера! — произнес он ласково.

Темера вздрогнул. Ему послышалось, что это голос его

отца, такой, какой он слышал еще давно, давно в дет-стве. Он подошел к двери и начал всматриваться в лицо полицейского, но не мог его узнать.

— Что, не узнаєте меня? Ну, конечно, гдє узнать, вы ведь еще ребенком были, когда я ушел из Тернополя. А мы с покойным вашим папашей соседи были и приятеля такие, помилуй бог! Упокой, господи, душу его! Да что же это с вами случилось? Я просто ушам своим не вєрил, когда мне сказали, что тут сидит Темера из Тернополя! Какой такой Темера, думаю себе? Там всего только один Темера и был. Уж но сын ли его? Бедпый маль-чик! И это вас к такому сброду посадили! Я уже просил господина инспектора, так он обещал, что с завтрашнего дня вы будете сидеть в стражнице, я за вас пору-чился.

Темера горячо поблагодарил старика, но на лице Бовдура при этих словах промелькнуло нечто похожее на тревогу,— вот-вот у него вырвется из рук то, что он уже считал наверняка своим.

А может быть, вам надо принесть что-нибудь — єсть или пить? — расспрашивал старик.-— Сегодня капрала нет, вместо него я заведую, так я вам принесу. Наго-товьте деньги, я сейчас приду, мне еще надо в канце-лярию.

Старик запер дверь и побрел в канцелярию. Андрей повеселел, даже в груди легче стало, когда он услышал эти приветливые, дружеские слова, когда узнал, что и здесь єсть добрая душа, которая делает для него, что может. Ах, как он обрадовался известию, что завтра его переведут в стражницу из этой дыры! Ему казалось, что это он завтра выйдет совсем на волю. Свет, воздух, зелень, живая природа, эти ежедневные божьи дары, кото-рым в обыкновенное время человек не знает цены, не боясь их утратить,— какими дорогими, какими желанны-ми были они теперь для Андрея!..

— Барин! — прервал его мысли Бовдур своим резким голосом.— Прикажите принесть водки, штоф целый, так хватит раза па два.

— А разве сюда разрешается приносить? — спросил Андрей.

— Еще бы! Старик принесет!

Андрей сам водки не пил, но он знал, что для прочих арестантов это будет большой праздник, если смогут випить по рюмке. Поэтому он попросил старика принести водки и что-нибудь закусить. Старик сначала колебался насчет водки, приносить ли цѳлый штоф, но когда Андрей уверил его, что будет смотреть, как бы це вьши-ли много, и что, впрочем на девять человек штоф водки