Том 7 - Леся Українка

— Что делать, если я этого не переношу! — отве-чала ты.

Это был ребяческий, невежливый, нет, хуже, НОСТЫД-ный ответ!

Но какая размолвка устоит перед мягкими женскими ручками? Один женский поцелуй уничтожает самые же-стокие слова, сказанные теми же устами, а один долгий взгляд выпросит больше прощенья, чем злые слова причинили обиды.

На другой день уже все уладилось. Но там, в мастер-ской, собираясь уходить, ты стояла на своем. Ты уверяла, что ты иначе не можешь. Такая, мол, ты эстетическая натура: дурной запах делает для тебя лучших людей не-выносимыми.

Часто в обществе тебя кто-нибудь заинтересует, но вдруг какое-нибудь некрасивое движение руки, неизящ-ное движение носовым платком, плохие духи... О, ты наговорила массу подобных вещей раздраженно, прямо мне в глаза. Ты старалась оправдаться, но вместо защититель-ной речи ты совершала каждую минуту новое преступ-ление.

Прощаясь с тобой в тот день, я поцеловал тебя как всегда. Но в ту минуту я ненавидел тебя и всю твою породу.

Твои слова запали мне в душу, подобно каплям рас-плавленпой меди. Я начал заниматьоя собой. Повязывая галстук, я срывал его раз десять, все мне не нравился его бант. Я простаивал подолгу перед зеркалом, растяги-вая губы до боли, чтобы хорошенько осмотреть свои зу-бы. Я останавливался у витрип косметических магазинов, рассматривая выставленные там товары. Раз мне бросил-ся в глаза ящичек с вещицами из слоновой кости. При-смотревшись ближе, я насчитал там одиннадцать разных предметов, которые все предназначались для чистки пог-тей. Одиннадцать предметов за сорок четыре марки для десяти ногтей.

Но я не поддался. Сорок четыре марки с трудом за-рабатывает в неделю самый искусный мастер в машин-ном отделении нашего завода. И на эти сорок четыре марки живут муж, жена и двоє, троє, а иногда и шестеро де-тей. И как еще довольны! Благодарят бога за хлеб насущний!

Я круто повернул от магазина.

Это било в час дня.

Вечером, в шесть часов, была окончена последняя машина в большой мастерской. На восемь часов мои хозяе-ва назначили в мою честь большой парадний ужин. У меня оставался только час времени, чтобы забежать к тебе. Я отправился из мастерской прямо к тебе. Кому же пер-вому должен был я излить своє счастье, радость и гор-дость?

Надо ли тебе повторять, что произошло в эти несколько минут?

Я пришел к тебе весь еще в трудовом поту, прямо от машипы. И когда я, в своей старой блузе, привлек тебя к своей груди, чтобы рассказать тебе, что я теперь сделал-ся директором одной из крупнейших машинних фабрик Германпи, что теперь мой заработок достаточпо велик, и я могу устроить в давно желанном маленьком замке свою избалованную жену... Вдруг ты уперлась обеими руками в мою грудь, в то время когда я обнимал тебя за талию, и откинула голову так далеко назад, что я увидел твой белый подбородок и...

Это физическое отвращение в твоих глазах!.. Я его не забуду никогда!

Я не знаю, что случилось потом.

Но я наверное обезумел, так как только в безумии я могу ударить женщину.

И еще любимую женщину!

Тебя, Тереза!..

Вот исповедь моя окончена.

Я не сержусь на тебя, так как ты не могла чувство-вать иначе, чем ты чувствовала. Но признай же и за мной право чувствовать, как я могу.

Только то, что я тебя ударил, мучит моє сердце и наполняет его раскаянием. Поэтому прости меня.

Но каждый раз, когда я думаю об этой минуте, мне кажется опять, что в моем лице плебей наказал олице-творенное тобой аристократическое начало, то начало, ко-торое он от всей души ненавидит и вместе с тем любит с непреодолимой страстью.

Будь довольна этим последним признанием.

КАК Я РАЗ БОЖЕНЬКУ ЗАБЫЛ

Когда я был маленький, я был умница и набожный мальчик. Каждое утро я целовал папу в руку, а маму в лоб. Когда в воскресенье, ранним утром, доносился в мою комнату торжественный церковний звон, я склади-вал благочестиво руки и чувствовал себя вдвойне умни-цей. Когда я в душный солнечный день шел по полю сквозь густую массу золотой пшеницы, я видел благодать божью вокруг себя. Когда же буря раскачивала липы у наших дверей и гнула с треском их ветви к земле, моє сердечко билось, и я чувствовал в грозе присутствие бога. А когда я стоял на могиле моей сестренки Марии-Маргариты, умершей год тому назад (мне как раз тогда кончилось девять лет), в темно-зеленой листве цветущей сирени лепетал ветер, а я думал о сонмах ангелов у под-ножья божьего трона, и мне хотелось знать, там ли теперь и Мария-Маргарита, которая всегда шалила гораздо больше меня, неужели она теперь сидит в первых рядах, так близко к боженьке?..

Да, я был набожный ребенок, потому что я был умница и был очень маленький.

* *

*

Однажды на рождество отец сунул мне в руки боль-шую книжку. Этот подарок наверное был послан мне прямо с неба, потому что такие красивые картинки я видел только в окнах церкви святого Михаила. Сейчас после завтрака я раскрыл книгу и прочел благочестивое заглавие: «Грех безбожных крестьян, которые взбунто-вались против в ласти».

— Ах, эти гадкие крестьяне! — подумал я, потому что я был еще мал... Я был умница и набожний мальчик... Я стал читать ...............

В этот день я не мог прочесть молитвы перед обедом. Уста мои были бессильны и не годились для божьего слова. Я даже не мог удержать куска хлеба в своей дрожа-щей руке. Папа рассердился и вывел меня из-за стола, а мама склонила своє бледное лицо перед этим строгим приговором. Я ускользнул из дома в лес и лег там на мох среди папоротника. Тогда-то я забыл боженьку и все

МОЛИТВЫ мои.

Вот, что я прочел в большой книге:

«Ганс был страшно упрям. Ему уже кончилось двадцать лет, и хотя он был беднее всех в деревне, душа его была исполнена самой глубокой гордости. «Не стану я работать на графа по три дня в неделю. Телеги у меня нет, а плуг мой разбили королевские ландскнехти. А если они, живодеры, украли у меня последнюю корову, так и я стану красі*ь»,— так безбожно говорил молодой крестья-нин своей матери, лежавшей в жалкой лачуге на гнилой соломе. «Ганс, я єсть хочу»,—бормотала мать и беспо-мощно смотрела на сына. Он же смотрел вдаль сквозь трещину в стене.

Там, за стеной, расстилались графские поля, и солнце заливало их своими лучами, как