Том 7 - Леся Українка
— Ну нет, господин Мошка,— сказал войт,— так не годится. Мы должны все это представить в суд. Мы здесь составим протокол, и если только этот парень сознается, что он украл у вас этот сверток, то это уже дело суда, какой дать этому делу ход. Мы опечатаєм все это, как оно есть, печатью сельского общества, и господин жандарм доставит все во Львов вместе с арестантом. А вы уже будете доискиваться правды в суде.
Мошка мой так поморщился на это, словно выпил штоф своей собственной сивухи, но на это никто не обратил внимания. Жандарм сел писать протокол, а когда все было написано, войтиха дала мне немного поесть, жандарм опять меня заковал, и мы двинулись в путь в о Львов. Я думал, что умру от боли и стужи в этом пути, да и до сих пор не знаю, как я выдержал. Ах, барин, как же вы теперь думаете, что со мной будет?
— Ничего не будет,— ответил Журковский,— поси-дишь немного и пойдешь себе на волю. Да почем знать, может быть еще вся эта история к твоей же пользе будет.
— Как же это?
—■ Ну, увидим. Человек никогда не знает вперед, что его ожидает,
Что-то дня через два зовут Иоську, только не в суд, а к доктору.
— Что бы это значило? — думаю я себе,— Ведь он не заявлялся больным.
— Сам он не заявлялся,— говорит мне Журковский,— а если бы даже и заявлялся, так это бы ему ничего не помогло. Но я сам о нем заявил. Я был в воскресенье у пред-седателя и просил, чтобы велели его освидетельствовать. Ведь это ужасное дело, что тут творится. Так дальше про-должаться не может.
И в самом деле, доктор велел Иоське раздеться и на-писал о нем протокол. Вышло ли что-нибудь из этого, не знаю. В наших судах дела идут так страшно медленно, что не всякий имеет счастье дождаться их конца.
— Между тем, Журковский как-то говорит Иоське:
— Послушай, парень, хочешь ты, чтобы я научил тебя читать?
Иоська вытаращил глаза на барина.
— Ну, чего ты так смотришь? Если только єсть у тебя охота, так через несколько дней и зачитаешь. А если я увижу, что ты в самом деле не врешь и память у тебя хорошая, так я уже так устрою тебе, что тебя примут в ремесленное училище и ты научиться ремеслу, какому сам пожелаешь.
— Ах, барин! — вскрикнул Иоська и повалился бари-ну в ноги, заливаясь слезами. Больше он ничего не мог сказать, только целовал барину руки.
На другой день принесли барину букварь, и он стал учить Иоську читать. Через два дня еврейчик умел уже узнавать и складывать буквы. А через неделю он уже чи-тал короткие отрывки почти плавно. Пристрастился он к этому чтению, как у нас говорят, «как жид к коломый-ке» Казалось, он готов был читать день и ночь, да только у нас ночью света не было. Насилу можно было ото-рвать его от книги для еды.
Когда уже темнело и нельзя было больше читать, Иоська садился в уголок на свой матрац, поджимал ноги, обхватывал их руками и, так сидя съежившись, начинал
1 Коломыйка — короткая песня, большею частью плясовая, с несложпым мотивом, который можно повторять до бесконеч-ности.
рассказыватъ сказки. Говорил он их бесконечно, и хотя казалось, что он повторяет все те же чудеса и приключе-ния, все-таки он умел их каждый раз иначе размещать и на иной лад рассказывать. А иногда прямо-таки видно было, что он в сказке выводит перед нами свои собствен-ные мечты. Рассказывал он о бедном парне, который в тя-желой беде встречает колдуна-благодетеля, научается от него волшебным словам и заклинанням и идет странство-вать, чтобы добыть счастье себе и другим. В трогательных и вместе простих словах изображал он его страдания, встречи с жандармами, кабалу у кабатчика, иногда забавно перемешивая то, о чем говорит сказка, с тем, что он сам пережил.
Никогда еще не видал я мальчика, который бы с таким жаром ухватился за книги, как Иоська. В эти несколько недель он, казалось, хотел наверстать то, что пропустил за несколько лет. Больше всего он сокрушался
о том, что осенние дни так коротки, а в камере так быстро совсем темнело. Наше единственное окошечко, обращенное к западу и прорубленное почти под потолком, пропускало свет очень скудно даже в полдень; в четыре часа уже не-возможно было читать, а Иоська был бы рад продолжить день вдвоє. Наконец, раз он закричал радостно:
— Придумал! Я буду читать у окна! Там скорее света-ет и дольте светло, чем в камере.
— Неудобно тебе будет читать, стоя на подмостках,— говорю ему,— впрочем, это для тебя слишком выеоко.
— Я буду так высоко сидеть, как только захочу.
— Как же ты это сделаешь?
— А вот привяжу простиню за два конца к решетке, в углубление положу одеяло, свернув его в трубку, и сяду на нем, как в седле.
И в самом деле, выдумка была очень ловкая, с тех пор все в тюрьме так делают. Несколько дней Иоська иоложи-теяьно наслаждался окном, вставал в шесть часов, как только немного рассветало, делал свой насест и, взгро-моздясь на него, корпел над книгой, прижимаясь лбом к самой решетке, только бы захватить как можно больше света господня. Мы с барином поочередно сторожили у дверей; когда шел тюремщик в камеру, мы тотчас давали знать Иоське, чтобы он слезал и снимал своє приспособле-ние, потому что арестантам строго воспрещается сидеть у окна. И всегда удавалось нам счастливо избегать напасти,
а может быть и тюремщик оказывал внимание Журковско-му и не так уже строго смотрел за нашей камерой.
Но, к несчастью, напасть подошла с другой стороны.
Кроме
