Кулик - Євген Павлович Гребінка
Петрушка загрустил... От рокового дня охоты на озерах Чурбинского он раза два видел Машу в церкви; но Маша так печально говорила ему: «Чует мое сердце, что не бывать нам счастливыми - наш барин готов съесть вашего барина, не отдаст он меня за тебя». Петрушка утешал ее как мог, но в душе и сам чего-то боялся напомнить барину об его обещании, грустил, скучал - и слег в постель.
Медведев, узнав о причине болезни Петрушки, написал к Чурбинскому письмо, предлагая за Машу тысячу рублей или более, если Юлиан Астафьевич будет согласен, и в ответ получил на лоскутке бумаги четыре слова: «Ничего не хочу, не бывать этому».
Оправился от болезни Петрушка или нет - бог его знает… только он встал с постели, взял ружье и пошел на охоту; подошел к реке и побрел тихими шагами берегом прямо к деревне Чурбинского.
Утреннее солнце светило ярко, стада дичи, подымаясь с реки, кружили над головою Петрушки - он ничего не видел, ничего не слышал. Вот и деревня Чурбинского, вот и роща над рекою; по реке плавает большое стадо свойских уток; на берегу, под кустом, сидит босоногая девка в лохмотьях. Петрушка смотрит и не видит - идет далее.
- Петруша! - закричал кто-то позади его; бедняк вдруг очнулся, будто тяжелый сон слетел с глаз его. «Кажется, голос Маши»,- подумал он и начал осматриваться. Девка в лохмотьях стояла перед ним - это была Маша.
Ружье выпало из рук Петрушки.
- Ты ли это? - прошептал он.
- Я, мой милый, ненаглядный,- отвечала Маша, обнимая его,- а ты и не узнал меня... Неужели платье так переменило меня?.. А я все та же, так же люблю тебя; чем они злее, тем больше я люблю тебя, пусть они... бог с ними . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты был болен, мой голубчик; я все слышала, а меня и болезнь не берет...- Рыдания заглушили голос Маши.
- Успокойся, моя рыбка... Сядем вместе, да расскажи мне, что у вас такое делается и отчего ты такая простоволосая?..
- Ох, много я вынесла! Была бы я давно рыбою, бросилась бы в самую быстрину, если б не хотела хоть еще раз увидеть тебя...
Маша обняла Петрушку, склонилась головою к нему на грудь и тихо плакала.
- Бог с тобою, моя горлица, успокойся: все будет хорошо...
Маша покачала головою.
- Садись вот здесь,- продолжал Петрушка,- здесь будет покойнее... Господи! Ты босая!.. Теперь холодна осенняя роса, холоден мокрый речной песок... возьми мою шапку, положи в нее свои ножки, пусть согреются...
- И вспомнить страшно, как рассердился барин, получа письмо от твоего барина. «Это, говорит, насмешка; меня обидели и еще сватают мою девушку за урода, который публично желал мне подавиться куликом»; кричал, кричал, ругался, а после и говорит: «Да у меня для Маши есть жених получше этого сорванца, я ее сделаю счастливою. Позвать ко мне Машу!» Я пришла ни живая ни мертвая. «Послушай, Маша,- сказал барин,- я давно хочу наградить тебя за службу и составить тебе партию. Потапович, наш приказчик, очень желает на тебе жениться; я, с своей стороны, согласен... Что же ты молчишь?» - «Помилуйте, барин,- сказала я,- у приказчика дети от первой жены старее меня; мне Потапович годен в отцы, а не в мужья».- «Дура!.. А богатство его разве ничего не значит?» - «Богатство пусть останется при нем, мне ничего не нужно!..» - «Ого-го, сударыня, так вам прикажете выписать жениха из губернского города?..» - «Будьте милостивы,- сказала я и бросилась ему в ноги,- не разлучайте меня с Петрушкою, или за ним, или ни за кем не буду замужем...» Как он толкнет меня ногою прямо в лицо! Как закричит... Я и света не взвидела... «Так и ты заодно с моими врагами! Они и тебя, знать, подкупили на мою обиду. Вот я тебе сам отыщу жениха, а до времени... Гей! Потапович! Сейчас с нее долой панское платье да в черную работу». Обрадовался Потапович этому приказанию. «Помните, Марья Ивановна,- сказал он мне,- вы говорили, что я не умею обходиться с девушками - вот увидим. Пока отправляйтесь варить для работников галушки, да поворачивайтесь проворнее! Я человек сердитый, знаете, от старости: берегитесь, отеческое наказание у меня в руках» - и он, улыбаясь, посмотрел на свою длинную палку. Трои сутки варила я галушки, носила воду тяжелыми ведрами, мыла чугунную посуду... От непривычки работа валилась из рук моих, сердитый Потапович за всякую безделицу без милосердия меня наказывал... Вчера я нечаянно опрокинула огромный горшок кипятку и - вот видишь - совсем обварила себе левую руку... Меня все-таки наказали и до выздоровления заставили пасти господских уток...
- Бедная моя Маша! - шептал Петрушка, целуя ее больную руку.
- Еще не все. Сегодня... когда я гнала сюда уток, повстречался мне Потапович и говорит: «Я стар, Марья Ивановна, и глуп, и непригож, и не гожусь вам в мужья, а все-таки люблю вас, отыскал вам жениха, и барин приказал завтра вечером перевенчать вас... Знаете Фомку-дурачка, что пасет господских свиней; правда, он не пересчитает на руках пальцев, зато человек молодой; готовьтесь к венцу».
- Да он пугал тебя,- сказал Петрушка.
- Ох, нет! Еще вчера барин приказал выстричь и вымыть Фомку и дать ему новую рубашку... Весь двор удивлялся, за что такая милость к этому дураку... А теперь я знаю... я не переживу своего несчастия!..
- Нет, Маша! Нет, быть не может, чтобы эти ясные очи, черные косы, белая грудь, это сердце, такое доброе, которое так меня любит... чтоб все это досталось неумытому дураку... Он - это животное, станет ласкать тебя, станет
