Кулик - Євген Павлович Гребінка

- Чин офицерский, уже восьмой месяц прапорщиком.

- Ну, так послужить бы еще немного.

- Говорят, ему в этом году приходится в подпоручики.

- Понимаю, через год в отставку поручиком - это другое дело... Ну, да пусть себе он убирается к болотному дедуш­ке, наше дело сторона. А сама-то Катерина Федоровна?

- Ничего! Живет по-прежнему; недавно купила у барыш­ника для себя серого рысака.

- А Петр Потапович? - спросила Анна Андреевна.

- Все танцует мазурку.

- Охота же спрашивать об этом чурбане! - перебил Медве­дев.- Что наш почтеннейший Туз Иванович?

- На прошедшей неделе схоронили.

- Схоронили?!

- Да, схоронили; впрочем, потешил-таки он весь город. Представьте себе, в духовном завещании запретил своей жене покупать карету.

- Как так?

- Так написал просто: «Как-де моя жена происходит из хвастливого рода, да и в продолжение многолетнего су­пружества нашего всегда оказывала неимоверную на­клонность к суетности и тщеславию, что неоднократно выражалось нелепыми требованиями о покупке кареты, то я, сохраняя пользу детей наших и не желая видеть их со временем нищенствующими, запрещаю, под опасением моего проклятия, жене моей покупку кареты не только но­вой, но даже и поезженной, как вещи, могущей служить поводом к разорению моего семейства».

- Ха-ха-ха! Экой пострел! Царство ему небесное! Утешил!

- Что же бедная его вдовушка? - спросила Анна Андреев­на.

- Тут нечего спрашивать, душа моя: верно, ругается.

- Изволили отгадать: сильно ругается, ругает покойника и дома, и в гостях, и на улице. Такая стала сердитая; недавно сделала большой афронт жениху дочери Катерины Федоровны.

- Оставьте его в покое: смерть не люблю прапорщиков, которые сватаются, лучше бы вы сами женились.

- Это единственная цель моей жизни. Я рад жениться, но, вы знаете, я человек небогатый...

- А если бы я тебе, приятель, нашел невесту с состояни­ем?

- Полноте шутить!

- Нет, право. Помнишь ли ты полковницу Фернамбук, ко­торая целое лето прожила с дочерью в губернском городе?..

- Как же, я ее имел честь часто видеть у Катерины Федо­ровны, еще у нее дочка - сущий амур или грация!

- Ни амур, ни грация, а так, девушка недурная, с 300 душ приданого. Эта самая дама без души от тебя. Как приехала в деревню, все твердила: «Вот человек - Юлиан Астафье­вич! Какой вежливый, услужливый, толковый!..» Влюблена в тебя, да и баста!..

- Шутите! Она, кажется, уже степенных лет.

- Экой приказный! Ей лет за шестьдесят; женись на ее дочке...

- Куда там! Такого счастья я и во сне не видывал.

- Что за счастье? Ты молодец, добрый малый, дворянин. Чего этой бабе еще надобно?..

- Она может найти себе зятя офицера.

- Стыдись, братец, разве ты не офицер? Какой на тебе чин?

- Губернский секретарь.

- Черт вас разберет! Переведи, братец, как это будет по-христиански.

- В ранге поручика.

- И прекрасно! Чем ты не жених? Хочешь, я женю тебя?

- Будьте благодетелем! Да нет, меня смех берет; ха-ха-ха! Вот оказия!.. Впрочем, делайте что хотите!

- Ладно! Куда ты едешь курьером?

- В П-в.

- Сколько ты можешь прожить у меня?

- Дня два.

- Вздор! Ты должен прожить неделю.

- Невозможно, Макар Петрович!

- Почему? Какие-нибудь дрянные бумаги нужно отдать кому? Это можно сделать: я пошлю в П-в форейтора Вась­ку, он их отдаст по адресу, а на другой день привезет от­вет. П-в всего от нас 50 верст. Остаешься? Завтра же начну действовать - и не будь я Медведев, если ты не женишься на молодой Фернамбуковой. Поедешь - пеняй на себя.

- Делать нечего,- сказал Юлиан Астафьевич.

- Люблю за обычай. Давай, приятель, руку! Благодари, жена: теперь не будем скучать целую неделю в эту сквер­ную погоду. А я, право, женю молодца!..

- Если даст бог вам успех,- сказала Анна Андреевна,- ка­кой вы будете близкий сосед: деревня Фернамбуковой от нас всего три версты; только через реку.

- Скажите: и сосед, и ваш всегдашний покорнейший слуга.

- Это уже много; а шутки в сторону, у меня будет к вам просьба.

- Приказывайте, сударыня.

- Если вы женитесь, прежде всего должны исправить плотину и мост, а то всякий раз, как переезжаю плотину Фернамбуковых, я прощаюсь с белым светом: кажется, так коляска и слетит с плотины или провалится под мост.

- Будьте уверены, что в мире не будет другой подобной плотины: сам пойду работать, лишь бы угодить вам.

- Что за страсть, подумаешь, у этих губернских франтов нести такую чепуху! Полно, брат, мою жену морочить, а я себе выговариваю право стрелять дичь во всех твоих да­чах безданно и беспошлинно.

- Помилуйте, Макар Петрович, на что мне эта дичь? Я сам от роду не стрелял из ружья и не знаю, как оно стреляет. Вся дичь - ваша. Мое почтение к вам всегда было непре­ложно, и если вы пособите моей карьере такою выгодною женитьбою, то я... и проч... и проч...

В таком роде разговор продолжался до самого ужина.

Четверо суток изволил кутить Макар Петрович на радо­стях, что поймал губернского гостя, и каждый вечер гу­бернский гость почти сквозь слезы говорил Медведеву:

- Боже мой! Когда же мы будем сватать m-elle Фернам­бук?

- Погоди, братец, время впереди,- отвечал Медведев,- не возьмет ее нечистая сила; завтра непременно поедем.

Приходило завтра, и опять та же история.

Наконец, на пятый день Медведев представил своего го­стя семейству Фернамбук, а еще через день поехал сам с решительным предложением.

Это был роковой день для Юлиана Астафьевича. Задум­чиво ходил бедный губернский секретарь по комнате, по временам щелкая пальцами; лицо его было бледнее обык­новенного; принужденная улыбка на тонких губах его превращалась в какое-то судорожное кривлянье; иногда он, тяжело вздыхая, обращал глаза к образам, иногда, подойдя к окну, очень правильно барабанил по стеклу модную песенку:

Во всей деревне Катенька

Красавицей слыла.

Он очень хорошо чувствовал, что в эти минуты решалась судьба всей его будущности; от да или