Утраченные иллюзии - Бальзак

- Итак, сударь, вы теперь сотрудник нашей газеты, - сказал Фино, поблагодарив Лусто и окинув Люсьена взглядом эксплуататора.

- А что вы придумали? - спросил Лусто у дю Брюэля и Блонде.

- Вот произведение дю Брюэля, - сказал Натан:

«Заметив, что виконт д'А... успешно занимает общество, виконт Демосфен[136] вчера сказал: «Возможно, меня теперь оставят в покое».

«Некая дама сказала ультрароялисту, бранившему речь г-на Паскье как развитие системы Деказа:[137] «Да, но у него чисто монархические икры».

- Если таково начало, дальше и слушать не надо. Все идет отлично, - сказал Фино. - Беги отнеси копии, - приказал он ученику. - Газета сшита на живую нитку, но это наш лучший номер, - сказал он, оборачиваясь к группе писателей, уже искоса поглядывавших на Люсьена.

- Юноша остроумен, - сказал Блонде.

- Да, статья хороша, - сказал Клод Виньон.

- Прошу к столу! - возвестил Матифа.

Герцог подал руку Флорине, Корали приняла руку Люсьена, танцовщицу сопровождали Блонде и немецкий посланник.

- Не понимаю, отчего вы нападаете на госпожу де Баржетон и барона дю Шатле; он, говорят, назначен префектом Шаранты и докладчиком дел.

- Госпожа де Баржетон выпроводила Люсьена за дверь, точно какого-нибудь шалопая, - сказал Лусто.

- Такого-то красавца! - заметил дипломат.

Ужин, поданный на новом серебре, на севрском фарфоре, на камчатной скатерти, отличался обилием и пышностью. Блюда готовил сам Шеве, вина выбирал знаменитый виноторговец с набережной Сен-Бернар, приятель Камюзо, Матифа и Кардо. Люсьен, впервые столкнувшись с парижской роскошью в действии, непрерывно изумлялся, но скрывал свое изумление, как «человек большого ума, отваги и вкуса», каким он был, по словам Блонде.

Проходя по гостиной, Корали шепнула Флорине:

- Прошу, подпои хорошенько Камюзо, и пусть он проспится у тебя.

- Ты уже поймала журналиста? - отвечала Флорина, употребляя слово, обычное на языке этих девиц.

- Нет, милая, я в него влюбилась! - возразила Корали, очаровательно поводя плечами.

Слова эти уловило ухо Люсьена, и донес их до него пятый смертный грех. Корали была одета обворожительно, и тщательно обдуманный наряд подчеркивал особенности ее красоты, ибо каждая женщина неповторима в своей прелести. Платье ее, как и платье Флорины, было сшито из восхитительной ткани, так называемого шелкового муслина - новинки, переданной на несколько дней лионскими фабрикантами в распоряжение Камюзо, их парижского покровителя и главы фирмы «Золотой кокон». Итак, любовь и туалет, женские прикрасы и духи еще усугубили обольстительную красоту счастливой Корали. Предвкушаемые радости, притом доступные, являют огромный соблазн для молодых людей. Может быть, в этой доступности и кроется притягательность порока, может быть, в этом и тайна длительной верности? Любовь чистая, искренняя, короче, первая любовь в соединении с порывом вулканических страстей, обуревающих порою эти бедные создания, а также преклонение перед несравненной красотою Люсьена взволновали ум и сердце Корали.

- Я любила бы тебя, будь ты дурен собою и тяжко болен, - шепнула она Люсьену, когда все садились за стол.

Какие слова для поэта! Камюзо точно исчез: Люсьен, глядя на Корали, уже его не замечал. И мог ли уклониться от этого пышного пиршества человек, алчущий чувственных наслаждений, истосковавшийся в однообразии провинции, вовлеченный в парижские бездны, измученный нуждой, истомленный невольным целомудрием, изнемогший от монашеской жизни в улице Клюни и от бесплодных трудов? Люсьена неудержимо влекло ложе Корали, и он уже вкусил от приманок журналистики, прежде недоступных для него. Газету, которую он долго и напрасно подкарауливал на улице Сантье, он подстерег теперь за столом в образе пирующих веселых малых. Газета отомстит за все его горести, она завтра же пронзит два сердца; а как желал он, но, увы, тщетно, напоить их тем же бешенством и отчаянием, каким они его напоили! Глядя на Лусто, он говорил про себя: «Вот это друг!» - не подозревая, что Лусто уже боится его как опасного соперника. Люсьен совершил оплошность, обнаружив всю остроту своего ума: бледная статья прекрасно ему бы послужила. Блонде, не в пример Лусто, снедаемому завистью, сказал Фино, что приходится склониться перед талантом, столь явным. Приговор этот определил поведение Лусто, он решил остаться другом Люсьена и вместе с Фино эксплуатировать опасного новичка, не давая ему выбиться из нужны. Решение было быстро принято и вполне понято обоими журналистами, судя по кратким фразам, которыми они вполголоса обменялись:

- У него есть талант.

- Он будет требователен.

- А-а!..

- Э-э-э!..

- Я всегда испытываю некоторый страх, ужиная с французскими журналистами, - сказал германский дипломат, с безмятежным и полным достоинства добродушием глядя на Блонде, с которым встречался у графини де Монкорне. - Вам предстоит осуществить предсказание Блюхера.[138]

- Какое предсказание? - сказал Натан.

- Когда Блюхер вместе с Сакеном достиг высот Монмартра в тысяча восемьсот четырнадцатом году, - простите, господа, что я напоминаю об этом роковом для вас дне, - Сакен, человек грубый, сказал: «Теперь мы сожжем Париж!» - «И не помышляйте! Франция только от этого и погибнет!» - отвечал Блюхер, указывая на огромный гнойник, зиявший у их ног в огнях и дыму в долине Сены. Я благодарю бога, что у меня на родине нет газет, - помолчав, продолжал посол. - Я еще не оправился от ужаса, который вызвал во мне этот человечек в бумажном колпаке: он в десять лет рассуждает, как старый дипломат. И право, мне кажется, что ныне вечером я ужинаю с львами и пантерами, которые оказали мне честь, спрятав свои когти.

- И точно, - сказал Блонде. - Мы могли бы заявить и доказать Европе, что нынче вечером вы, ваше превосходительство, изрыгнули змия, что этот змий соблазнил мадемуазель Туллию, самую красивую нашу танцовщицу, и отсюда перейти к истолкованию библии, истории Евы и первородного греха. Но будьте покойны, вы наш гость.

- Это было бы забавно, - сказал Фино.

- Мы могли бы обнародовать научные диссертации о всех видах змиев, таящихся в сердце и корпусе человеческом, и затем перейти к дипломатическому корпусу, - сказал Лусто.

- Мы могли бы доказать, что некий змий притаился и в этом бокале, под вишнями в спирту, - сказал Верну.

- И в конце концов вы бы этому поверили, - сказал Виньон дипломату.

- Господа, не выпускайте своих когтей - восклицал герцог де Реторе.

- Влияние, могущество газеты лишь на своем восходе, - сказал Фино. - Журналистика еще в детском возрасте, она вырастет; через десять лет все будет подлежать гласности. Мысль все озарит, она...

- Она все растлит, - сказал Бленде, перебивая Фино.

- Совершенно верно, - сказал Клод Виньон.

- Она будет возводить на престол королей, - сказал Лусто.

- И низвергать монархии, - сказал дипломат.

- Итак, - сказал Блонде, - если бы пресса не существовала, ее не следовало бы изобретать! Но она существует, мы ею живем.

- Она вас и погубит, - сказал дипломат. - Разве вы не видите, что господство масс, ежели предположить, что вы