Утраченные иллюзии - Бальзак
- Что за народ журналисты! - вскричал Люсьен. - Как же так! Сесть за стол и вдруг загореться остроумием?
- Точно так же, как загорается кенкет... и горит, пока не иссякнет масло.
В то время как Лусто отворял дверь ложи, вошли директор и дю Брюэль.
- Сударь, - сказал автор пьесы Люсьену, - разрешите от вашего имени сказать Корали, что вы после ужина поедете к ней, иначе моя пьеса провалится. Бедная девушка не соображает, что она говорит и что делает; она станет рыдать, когда надо смеяться, и смеяться, когда надо рыдать. Уже раздавались свистки. Вы можете еще спасти пьесу. И, кстати, удовольствие, которое вас ожидает, отнюдь нельзя назвать бедой.
- Сударь, я не имею привычки терпеть соперников, - отвечал Люсьен.
- Не передавайте ей нашего разговора, - вскричал директор, взглянув на автора. - Корали выставит Камюзо за дверь и погибнет. Уважаемый владелец «Золотого кокона» дает Корали две тысячи франков в месяц, оплачивает ее костюмы и клакеров.
- Обещание меня ни к чему не обязывает. Спасайте вашу пьесу, - величественно сказал Люсьен.
- Но вы и виду не показывайте этой прелестной девушке, что она вам не нравится, - умоляюще сказал дю Брюэль.
- Стало быть, я должен написать рецензию о вашей пьесе и улыбаться вашей юной героине? Согласен! - вскричал поэт.
Автор удалился, подав знак Корали, и с той минуты она играла превосходно. Буффе, исполнявший роль старого алькальда и впервые обнаруживший талант изображать стариков, вышел и под гром рукоплесканий сказал:
- Авторы пьесы, которую мы имеем честь сегодня исполнять, - господин Рауль и господин де Кюрси.
- Кто мог подумать! Натан соавтор пьесы! - сказал Лусто. - Теперь я не удивляюсь, что он здесь.
- Корали! Корали! - кричал весь партер, поднявшись с мест.
Из ложи, где сидели торговцы, кто-то громовым голосом закричал:
- Флорину!
- Флорину! Корали! - подхватило несколько голосов.
Занавес взвился. Буффе появился с обеими актрисами, и Матифа и Камюзо бросили каждой из них по венку; Корали подняла венок и протянула его Люсьену. Для Люсьена эти два часа, проведенные в театре, пронеслись, как сон. Кулисы, несмотря на всю их гнусность, таили в себе какое-то странное очарование. Поэт, еще не совращенный, вдохнул там воздух распущенности и сладострастия. Как проказа, снедающая душу, порок владычествует в этих грязных, загроможденных машинами коридорах, где чадят масляные кенкеты. Там жизнь утрачивает чистоту и реальность. Там смеются над вещами серьезными, и неправдоподобное кажется правдоподобным. Для Люсьена все это было наркотиками, и Корали завершила его веселое опьянение. Люстра погасла. В зале остались только капельдинерши, слышно было, как они собирают скамеечки для ног и запирают ложи. Рампа, погасшая, точно сальная свеча, распространяла смрадный запах. Занавес поднялся. Фонарь опустили с колосников. Пошли в обход пожарные и служители. Волшебство сцены, зрелище лож, переполненных прекрасными женщинами, потоки света, чары пышных декораций и ослепительных нарядов сменили холод, мрак, страх. Мерзость запустения. Невыразимое недоумение овладело Люсьеном.
- Милый, где же ты? - крикнул Лусто со сцены. - Прыгай сюда прямо из ложи.
Одним прыжком Люсьен очутился на сцене. Он едва узнал Флорину и Корали: закутанные в салопы и плащи, в шляпах с черными вуалями, они походили на бабочек, вновь обратившихся в личинки.
- Вы позволите мне опереться на вашу руку? - трепеща, сказала Корали.
- С охотой, - сказал Люсьен, чувствуя, как сердце актрисы бьется под его рукой, точно пойманная птица.
Актриса прижималась к поэту с сладострастием кошки, что, ластясь, льнет к ногам хозяина.
- Значит, мы ужинаем вместе! - сказала она.
Все четверо вышли: у актерского подъезда, со стороны улицы Фоссе-дю-Тампль, стояли два фиакра. Корали усадила Люсьена в карету, где уже сидели Камюзо и его тесть, милейший Кардо. Они предложили также место дю Брюэлю. Директор поехал с Флориной, Матифа и Лусто.
- Что за гадость эти фиакры! - сказала Корали.
- Отчего вы не держите экипажа? - заметил Дю Брюэль.
- Отчего? - с досадой вскричала она. - Я не хочу об этом говорить при господине Кардо; ведь, конечно, это он так воспитал своего зятя. Взгляните на него, как он невзрачен и стар, а Флорентине он дает всего лишь пятьсот франков в месяц, ровно столько, чтобы достало на квартиру, похлебку и сабо! Старый маркиз де Рошгюд, у которого шестьсот тысяч ливров ренты, вот уже два месяца как предлагает мне в подарок карету. Но я артистка, а не девка.
- Послезавтра у вас будет карета, - ласково сказал Камюзо, - ведь вы никогда меня об этом не просили.
- А неужто об этом просят? И неужто любимой женщине позволяют шлепать по грязи, не опасаясь, что она искалечит себе ноги о камни? Фи!.. Только рыцарям торговли мила грязь на подолах платьев.
Произнося эти слова с горечью, разрывавшей у Камюзо сердце, Корали коснулась ноги Люсьена и сжала ее своими ногами; она взяла его руку. Она умолкла и, казалось, погрузилась в бесконечное наслаждение, вознаграждающее эти бедные создания за все прошлые горести, за все несчастья и рождающее в их душах поэзию, неведомую женщинам, к своему счастью, не испытавшим столь жестоких противоположностей.
- В последнем акте вы играли, как мадемуазель Марс, - сказал дю Брюэль.
- Да, - сказал Камюзо, - вначале мадемуазель Корали была, вероятно, чем-то раздосадована; но с середины второго акта она играла восхитительно. Вы ей наполовину обязаны своим успехом.
- А она мне наполовину своим, - сказал дю Брюэль.
- Ах, все это пустое! - сказала Корали взволнованным голосом.
В темноте актриса поднесла к губам руку Люсьена и поцеловала ее, обливаясь слезами. Люсьен был растроган до глубины души. В смирении влюбленной куртизанки есть какое-то ангельское величие.
- Сударь, вы будете писать статью о пьесе, - сказал дю Брюэль, обращаясь к Люсьену. - Вы, конечно, посвятите несколько благосклонных строк прелестной Корали.
- Да, сделайте одолжение, напишите, - сказал Камюзо заискивающим тоном, - И я всегда готов буду вам услужить.
- Пусть господин де Рюбампре пишет, что он желает, - разгневанно вскричала актриса. - Не посягайте на его независимость. Камюзо, покупайте мне кареты, но не похвалы.
- Вам они обойдутся недорого, - учтиво отвечал Люсьен. - Я никогда не писал в газетах, мне неведомы их обычаи,
