Утраченные иллюзии - Бальзак
- Не правда ли мило? - сказала она вкрадчивым голосом. - Не лучше ли любить здесь, нежели на чердаке? Не потворствуйте ее безрассудству, - добавила она, подкатывая к Люсьену великолепный столик, уставленный яствами, которые припрятаны были от обеда хозяйки, чтобы повариха не догадалась о присутствии любовника.
Люсьен отлично пообедал; обед был подан Береникой на чеканном серебре, на расписном фарфоре - по луидору за тарелку. Роскошь обстановки взволновала его душу, подобно тому как уличная девка волнует школьника обнаженными прелестями и ногами в белых чулках, обтягивающих икры.
- Вот счастливец Камюзо! - вскричал он.
- Счастливец? - повторила Береника. - Да он отдал бы все свое богатство, чтобы быть на вашем месте и променять седые волосы на ваши золотые кудри.
Угостив Люсьена чудеснейшим вином, которое Бордо приберегает для богатых англичан, она предложила ему снова прилечь и вздремнуть в ожидании Корали; Люсьену и верно хотелось понежиться в этой восхитительной постели. Береника прочла это желание в глазах поэта и порадовалась за свою госпожу. Было десять с половиной часов, когда Люсьен проснулся, почувствовав любящий взгляд Корали. Она была в умопомрачительном ночном наряде. Люсьен выспался, Люсьен был пьян лишь любовью. Береника ушла, спросив:
- В котором часу вас завтра будить?
- В одиннадцать; завтрак подать в постель. До двух часов я никого не принимаю.
В два часа следующего дня актриса и ее возлюбленный были одеты и вели себя так чопорно, точно поэт приехал с визитом к особе, которой он покровительствует. Корали выкупала, причесала, приукрасила, приодела Люсьена; она приказала купить для него дюжину щегольских сорочек, дюжину галстуков, дюжину носовых платков у Кольо, двенадцать пар перчаток в кедровой шкатулке. Услышав стук экипажа около подъезда, она и Люсьен бросились к окну. Они увидели Камюзо, выходившего из роскошной маленькой кареты.
- Я не думала, - сказала Корали, - что можно так возненавидеть человека и всю эту мишуру...
- Я слишком беден, я не смею обречь вас на разорение, - сказал Люсьен, пробираясь таким путем через Кавдинское ущелье.[144]
- Милый котеночек, - сказала она, прижимая Люсьена к груди, - значит, ты меня любишь? Я просила господина де Рюбампре, - сказала она Камюзо, - навестить меня утром; я полагала поехать всем вместе в Елисейские поля и обновить карету.
- Поезжайте одни, - печально сказал Камюзо, - я не могу обедать с вами: нынче день рождения моей жены, я и забыл об этом.
- Бедный Мюзо, как ты будешь скучать! - сказала она, бросаясь обнимать купца.
Она опьянела от счастья, узнав, что обновит эту прелестную карету вдвоем с Люсьеном; вдвоем поедут они в Булонский лес! И от радости она так ласкала Камюзо, что могло показаться, будто она его любит.
- Желал бы я иметь возможность дарить вам каждый день по карете, - сказал со вздохом несчастный Камюзо.
- Уже два часа, нам надо спешить, - сказала актриса Люсьену и, заметив, что юноша приуныл, утешила его обворожительным взглядом.
Корали бежала вниз по лестнице, увлекая за собой Люсьена, Камюзо тащился за ними, точно тюлень, и не мог их нагнать. Поэт испытывал опьяняющие радости: Корали, преображенная счастьем, очаровывала взоры нарядом, полным вкуса и изящества. Париж Елисейских полей восхищался любовниками. В одной из аллей Булонского леса их карета повстречалась с коляской г-жи д'Эспар и г-жи де Баржетон; обе дамы удивленно посмотрели на Люсьена, но он ответил им презрительным взглядом: то был взгляд поэта, предвкушавшего близкую славу и власть. Мгновение, когда он взглядом выдал свои мечты о мщении, столь долго мучившие его сердце, было одним из самых сладостных мгновений в его жизни, и, быть может, оно решило его участь. Фурии тщеславия вновь овладели Люсьеном: он вновь пожелал вступить в большой свет, блистательно отпраздновать отмщение, и все суетные светские заботы, пренебрежительно попранные ногами труженика, члена Содружества, вновь обуяли его душу. Он понял всю ценность нападения, предпринятого Лусто ради него: Лусто потворствовал его страстям, между тем как кружок, этот многоликий ментор, обуздывал их во имя унылых добродетелей и труда, которые Люсьен склонен был уже почитать бесполезными. Труд! Разве это не смерть для душ, жаждущих наслаждений? Вот отчего писатели так легко предаются far niente,[145] кутежам, уступают соблазнам сумасшедшей роскоши актрис и женщин полусвета! Люсьен чувствовал неодолимое желание продлить образ жизни этих двух безумных дней.
Обед в «Роше де Канкаль» был превосходен. Люсьен повстречал там всех гостей Флорины, исключая посла, герцога и танцовщицу, исключая Камюзо; вместо них были два знаменитых актера и Гектор Мерлен со своей возлюбленной, прелестной женщиной, именовавшей себя г-жою дю Валь-Нобль, самой красивой и элегантной среди женщин, представлявших в ту пору в Париже особый мир и ныне из учтивости именуемых лоретками. Люсьен, прожив последние сорок восемь часов в раю, теперь пожинал успех своей статьи. Встретив восхищение и зависть, поэт вновь обрел самоуверенность, мысль его заискрилась, и он стал тем Люсьеном де Рюбампре, который в продолжение нескольких месяцев блистал в литературном и в артистическом мире. Фино, этот знаток талантов, который чуял их, как людоед чует свежее мясо, обхаживал Люсьена, решив завербовать его в отряд подвластных ему журналистов. Люсьен поддался на лесть. Корали заметила уловки этого пожирателя дарований и пожелала остеречь Люсьена.
- Не связывай себя обязательствами, милый, - сказала она своему поэту. - Тебя желают эксплуатировать. Мы поговорим вечером.
- Не тревожься, - отвечал Люсьен. - Я достаточно силен, чтобы, под стать им, быть и злым, и коварным.
Фино, который, видимо, не повздорил из-за пробелов с Гектором Мерленом, представил Мерлена Люсьену и Люсьена Мерлену. Корали и г-жа дю Валь-Нобль встретились дружески, щедро расточали нежности и были полны предупредительности. Г-жа дю Валь-Нобль пригласила Люсьена и Корали на обед. Гектор Мерлен, самый опасный из всех присутствовавших на обеде журналистов, был человек маленького роста, сухой, с поджатыми губами, исполненный безмерного честолюбия, беспредельной зависти; он радовался чужому несчастью и умел извлекать выгоду из любых раздоров, созданных его же происками; он был одарен недюжинным умом, но лишен силы воли, - впрочем, последнюю ему вполне заменял инстинкт, безошибочно указывающий всем проходимцам путь к золоту и власти. Люсьен и он не понравились друг другу, - нетрудно было объяснить почему. Мерлен, по несчастью, говорил вслух то, о чем Люсьен втайне думал. Когда был подан десерт, казалось, узы самой трогательной дружбы связывали всех этих людей, из которых каждый считал себя выше других. Люсьен, как новое лицо, был
