Дінка прощається з дитинством - Осєєва Валентина
Но и за хутор, оставленный на Мышку и Динку, беспокоился Леня. – Черт их знает, это кулачье. Бросят камень, напугают. На большее вряд ли осмелятся. Скорей бы в город, что ли… Да вот на днях скосим отаву. А там уж недолго. Чуть-чуть желтеют листья, давно закраснела рябина…"
Не спалось и Динке.
"Бывает все-таки возмездие на свете, – торжествующе думала она. – И не потому оно бывает, что есть бог, как считают другие люди, а потому, что есть правда…" Только надо кому-то вытащить ее из болота. Не побрезговать лезть за ней на самое дно. Вот тогда она выйдет на свет и сама себя защитит.
Глава 38
Всякий Иуда найдет свою осину
Вэто субботнее утро новости сыпались, как орехи из рождественского мешка Деда Мороза. Первой чуть свет прибежала Федорка.
– Вставайте, бо пан Павлуху выгнал! – закричала она, врываясь в комнату Мышки и Динки.
Девочки легли поздно, и Мышка, которая всегда говорила, что "сон дороже всего", и при этом никогда не высыпалась, на крик Федорки сонно приподняла розовые веки и, простонав: "Ах боже мой, Федорка, дай нам поспать!" – спрятала голову под подушку, а из Лениной двери тоже послышался сонный басовитый голос:
– Кого это черти носят с самого утра! Выгнал так выгнал! Катись горохом!
Одна Динка, как встрепанная, села на постели, не открывая глаз и высоко подняв брови.
– Где мое платье, Федорка? – сонно забормотала она, шаря рукой по спинке кровати.
Федорка, зажимая себе рот, так как новости неудержимо тянули ее за язык, подала Динке платье, и, схватившись за руки, подруги выскочили на крыльцо.
– Подожди рассказывать! Я сейчас умоюсь, а то у меня глаза не открываются!
Звякнув кружкой около умывальника и наскоро утершись полотенцем, Динка обернулась к подруге:
– Ну, теперь рассказывай!
Но на крыльцо выскочил Леня и, так же, как Динка, окатив лицо холодной водой, еще мокрый и встрепанный от сна, громко чмокнул подругу в свежую, розовую щеку.
– Доброе утро, Макака!
– Доброе утро! – весело откликнулась Динка и, сунув Лене ведро, попросила: – Принеси водички, а то мы всю выхлюпали… Ну, теперь рассказывай! – обернулась она к Федорке.
Но Федорка, как молодой бычок, наклонила голову и, ковыряя босой ногой землю, сердито сказала:
– А чого ж мени рассказувать, як вы тут свою комедию представляете! Я ж тебе тот раз, як ридна мать, упреждала: не дозволяй хлопцу чмокаться… А ты знов?
– Я знов… – весело кивнула головой Динка.
– Да хоть бы я пропадала от любви… – поднимая к небу глаза, зашипела Федорка.
– А я не хочу пропадать! – засмеялась Динка и с лукавым озорством спросила: – А когда же целуются, по-твоему?
– Когда целуются? – Федорка наклонила голову с ровным, как ниточка, пробором и прищурила глаза. – Я тоби зараз скажу! Бо всем есть свой порядок, дивчина… Дак вот когда уже объявятся молодые перед всем народом, что они жених и невеста, да гости або родня крикнут: "Горько!" – вот тогда хлопец уже мае свое право…
– Горько! – крикнул за спиной подруг выскочивший из-за дерева Леня и громко чмокнул Динку. – Горько! – крикнул он еще раз и чмокнул Федорку.
– А чтоб ты пропал, сатана! – хохоча и вытираясь рукавом, замахнулась на него Федорка.
– Вот тебе и "горько"! – расхохоталась Динка.
– Обои вы малахольные! Не буду я вам ничего рассказывать!
– Нет, рассказывай, рассказывай! – Динка уселась на крыльце и похлопала рукой по ступеньке. – Садись вот тут! Садись, садись!
Но Леня поспешно уселся между подругами.
– О! А ты куда всунулся? А ну, Поцелуйкин, сядай с мого боку! Вылазь, вылазь! – прогоняла Леню Федорка.
– Ну ладно! Обожди, нехай Дмитро придет! Я ему пожалуюсь на тебя, – неохотно пересаживаясь, пообещал Леня и, видя нетерпение обеих подруг, спросил: – Ну, так кто ж кого прогнал: Павлуха пана или пан Павлуху?
Федорка, махнув рукой, сразу затараторила:
– Ой, что только було! Почалось ще з вечера… Мы только посидали вечеряты, як чуем, кричит на кого-то пан. И так страшно кричит, аж чукотит за лесом!
– Тар-ра-ра… Деревья гнулись… – дурашливо запел Леня, но Динка, сильно заинтересованная, закрыла ему рот.
– Не мешай, Лень…
– Ну конешно, побиглы мы с маткой. А тут еще народ выскочил… Бегим, а пан стоит, як той памятник, и Павлуха перед ним аж на коленках ползае… и так слезно просит: "Пане, панчику, мы ж вместе рослы, нас же одна матка своим молоком вскормила…" А пан и слухать не хочет. "Пошел вон! – кричит. – Иуда ты мне! Вон сейчас же! Чтоб сегодня же в экономии ноги твоей не було!" А тут побачил пан, что рабочие сбегались, да до них: "Запрягайте, хлопцы, возы! Да перевозить Павло и с жинкой од мене! Зараз! Зараз!" А тут жинка Павлова выбегла да за пана: "Куды нас, сирот, гонишь? Павло тебе, пан, всю жизнь служил! Каждый твой хозяйский кусочек берег! Как собака был верный! И за Маринку твою пострадал безвинно, потому как твой панский род порушить не хотел! Неровня тебе, пан, холопка твоя!.."
Федорка вытаращила глаза и шлепнула себя по щеке.
– Ой, матынько моя! Что тут сталося! Как услышал пан за Маринку да как закричит опять: "Вон отсюда! Вон!" А у самого аж лицо кровью налилось, як туча и з молнией! Так и гремит, так и гремит!
Ну, тут попугался Павло и давай с жинкой свои шмотки с хаты выкидать, а хлопцы с экономии скоро-скоро запрягли аж дви телеги та давай их грузить! Усю ночь мимо нашей хаты возили вещи, всяку мебель тащили. А тоди мешки с мукой поклали на воз… Одын мешок прорвался да коло нас усю дорогу як снегом посыпал – мука била-билесенька… Богато ее Павлуха накрал соби…
– А пан что? – живо спросила Динка.
– Ну, пан приказал да и пошел! Только дуже злой. Матка каже, что таким и не бачила его николы.
– А люди что?
– Ну, людей полна экономия набежала. Звестно, радуются люди, что такого змея пан прогнал! Никто того и думать не мог, така у их с Павлом дружба была.
– А куда же поехал этот Павло? – опять спросила Динка.
– Да к свату своему Матюшкину…
– К Матюшкину? Ого! Теперь вместе пакостить будут… – взглянув на Леню, сказала Динка.
– Гадючье племя затаится на время, – задумчиво покусывая травинку, сказал Леня. – Но народу все-таки будет легче без Павлухи.
– А як же! Увесь народ радуется! Ну, я побегу, бо там солдатки одну корову уже берут! Сложили все гроши вместе и выкупили. Только на одну и хватило! Но зато и коровка знатная! Любимкой зовут! Сами маты им порекомендовали. Раз – то, что молока много дает, а два – то, что молоко як сметана… Да там солдатки с радости аж плачут. – Федорка повязала платок и вскочила: – Ну, я побегу! Побачу, как Любимку поведут! А Ефим зараз тоже в экономии, его сам пан вызвал! – убегая, крикнула Федорка.
– Ой как я рада, Лень! Как это приятно хоть что-нибудь сделать для людей! – прижимаясь к Лениному плечу, сказала Динка.
– Я понимаю, – сказал Леня, но брови его сошлись на переносье. – Все это хорошо, только очертел мне этот пан! Не говори ты о нем больше! – раздраженно бросил он, но Динка положила тонкие пальчики на его сросшиеся брови.
– О, Лень… – прошептала она. – Я больше всего на свете люблю, когда ты сдвигаешь брови, у меня даже сердце замирает…
– У кого замирает сердце? – послышался сзади сонный голос Мышки.
Застегивая на ходу халатик, в мягких шлепанцах на босу ногу, она стояла на террасе, сонно тараща глаза на блаженное выражение поднятого к Динке Лениного лица и на самою Динку, которая с нежным вниманием, старательно разглаживала сросшиеся брови друга, а он, чтобы продлить это удовольствие, изо всех сил морщил лоб, и оба они, поглощенные этим занятием, были глухи ко всему на свете.
– Что это ты размазываешь у него на лбу, Динка? И почему вы не отвечаете? – подходя ближе, обиженно сказала Мышка.
Леня вскочил и, взъерошив волосы, недоуменно взглянул на Мышку.
– Откуда ты подкралась? – как ни в чем не бывало спросила Динка.
– Ниоткуда я не кралась… Что это еще за глупости! Я просто вышла из комнаты, но вы теперь так заняты собой, что до других людей вам нет никакого дела. И поимей в виду, Динка, что на ваши телячьи нежности иногда просто тошнотно смотреть! – запальчиво сказала Мышка.
– А на тебя… на тебя с Васей не тошнотно смотреть, да? Еще как тошнотно! – вспыхнув, подступила к сестре Динка.
– Так какое же сравнение? Не понимаю, – пожимая плечами, в недоумении сказала Мышка. – Вася – мой жених… и вообще… мы жених с невестой!
– А мы? Мы, – в бешенстве закричала Динка, – мы еще лучше, чем жених с невестой! И не приставай к нам.
– Тише, тише, сестрички! Ну чего вы развоевались? – обхватывая обеих и подталкивая друг к дружке, миролюбиво сказал Леня. – Пусть каждая остается при своем! Ты при Васе, а ты при Лене! И спорить тут нечего! Вспомните, как говорит мама: если спор грозит перейти в ссору, то надо просто сказать: "До свиданья! Всего хорошего! Каждый остается при своем мнении!"
Леня, хохоча, столкнул сестер, неожиданно для себя они чмокнули друг друга и засмеялись.
– А теперь, Мышенька, иди умываться! Макака, налей старушке холодной водички, чтоб она освежила свои угасшие чувства и не слишком порицала молодежь! – хватая полотенце, дурачился Леня.
Мышка, набрав в рот воды, окатила его широкой струей, Динка подбросила вверх полную кружку, из-под дерева с визгом шарахнулись собаки… Наконец все утихло, и трое людей начали утолять звериный аппетит, запивая молоком редиску, холодную картошку, огурцы и помидоры… Они употребляли в пищу все, что было под рукой, а собаки из брошенных кусков выбирали только хлебные корки и супные кости, разделанные Динкой до того, что от них мало чем можно было поживиться.
После завтрака девочки пошли на огород. Леня колол дрова и чистил песком кастрюли. В субботний день обед варился на два дня и сохранялся в погребе у Ефима. Чаще всего это был холодный зеленый борщ или окрошка с мясом и сметаной. Блюда эти в жаркие дни Динка готовила с особым вдохновением.
Но сейчас внимание ее было отвлечено событиями в экономии пана, и, обрывая с сестрой огурцы, она невольно поднимала голову и прислушивалась.
– Мне бы только знать, что солдатки уже увели корову, – говорила она сестре.
– Так подождем Ефима… Может, попросить Леню пойти к Марьяне? Марьяна, верно, была в экономии, – сказала Мышка.
– Нет-нет! Не надо ничего говорить Лене, он уже не может слышать про этого пана, – испугалась Динка.
– Ну так то про пана… – пожала плечами Мышка.
Время до обеда тянулось медленно, но перед самым обедом пришел Ефим.
