Україна-Європа - Лада Лузіна

Людей здесь больше, чем в Мариинском парке. И публика совсем иная. Больше радостных, сытых, улыбающихся женщин. Они судачат, комментируя происходящее на занавешенной бело-синей растяжкой «Партии регионов» сцене, хохочут, лузгают семечки, водят хороводы. И даже седой старичок-боровичок Чечетов, перебравшийся сюда из Мариинского парка, не раздражает, а вызывает жалость. Поэтому, когда он взметает хлипкий кулачок вверх, призывая вторить неубедительному «ура», люди подбадривают его аплодисментами и криками. Мужик, повязавший георгиевскую ленточку на манер Рэмбо, усердствует так, что теряет бутерброд, данный ему заботливой женщиной, обмотанной шерстяными платками.

В этой бурлящей витальной радостью массе я возвышаюсь, оживаю сам. Раскрашенный, по завету роллингов, черным мир наливается горячими рассветными красками. И, отдавшись порыву, я скандирую: «Я-ну-ко-вич! Я-ну-ко-вич!»

Плевать на то, что он и его сынишки сотворили с многострадальной, разрываемой ляхами, мадьярами, литовцами, русскими и больше всего украинцами, страной. Они обезумевшие слоны, вышедшие из-под контроля, превращающие в кровавое месиво тех, кому призваны были служить. Плевать, потому что они одни из, и с их уходом ничего не изменится, как не менялось с другими, отличными внешне, но идентичными внутри. Нарушился сам механизм: вылетела деталь или вклинилась ошибка, но система перестала функционировать так, как задумывалось.

Чувство, испытываемое мной здесь, среди взбудораженных триумфом единства людей, сродни танцу светлячка у зажженного фонаря, когда свет, проходя через живой организм, срабатывающий точно линза, усиливается, становится ярче. Во многом ради этого чувства люди выходят и на Европейскую площадь, и на Майдан, набивая Киев, словно автобус, отправляющийся на небеса, распевая при этом: «We got a ticket to ride and we don't care».

Да, лозунги, манифесты у них разные, но они лишь причины, официальные оправдания, данные для посещения психотерапевтических курсов. Есть привыкание, есть сравнение, а значит, будут споры, чьи курсы самые лучшие. Будет поединок с вбиванием гвоздей истины в несогласную плоть врага.

– Се-вас-то-поль! Се-вас-то-поль!

Нахожу своих по этому крику. Он слышен, пожалуй что, лучше всех. Парни, скандирующие его, регулярно тренировались на стадионе ФК «Севастополь». Фанатов среди тех, кто приехал со мной на автобусах, большинство. И возрастные – вроде гнусавого преподавателя философии Коркишко, взявшего почитать в дорогу книгу Юргена Хабермаса, – подчас активнее молодых.

– Ты где ходишь, бегемот, блядь?

Валера зол. От него прет алкоголем, и прыщи, которые были не заметны в автобусе, сейчас налились красным.

– Ладно, Валера, погодь, – тормозит его добродушный Ребро.

Когда я только пришел в «Тавриду-Электрик», он паял, травил платы, но вскоре перебрался торговым в дистрибуцию. И там, говорят, поднялся.

– Да хули погодь, Ребристый? Нас тут, сука, колотун бьет, а он ходит хуй знает где!

– Ну, отошел человек, – ухмыляется Ребро. – Может, поссать.

– Простатит, да.

– Ну так дома сиди, лечи простатит!

Валера еще злится, прыщи алеют, но градус в котле агрессии понижается. Ребро хлопает меня по плечу. Предположительно одобряюще. Но от его хлопка, наоборот, становится тоскливо, муторно. Он, как пыль из ковра, вышибает витальное настроение.

«Мы должны поддержать президента Виктора Януковича в его стремлении заключить выгодный, прежде всего для Украины, договор об ассоциации с Евросоюзом. Те, кто стоит на Евромайдане, хотят лишь одного – ввергнуть страну в состояние гражданской войны, а после сдать ее в лапы американских хозяев, поступившись национальными интересами. Это недопустимо для президента Виктора Януковича, для «Партии регионов», для украинского народа! У нас уже был «оранжевый режим». Кому стало лучше? Сколько можно обманывать народ, выводя его на площади лживыми обещаниями?»

Из всей этой речи, раскатисто звучащей со сцены, меня цепляет одно – «те, кто стоит на Евромайдане». Я видел их по телеканалам, преимущественно по российским. Я слышал о них от окружающих, преимущественно от пророссийски настроенных. И «те, кто стоит на Евромайдане», в основном, представлялись кровожадными, агрессивными бандеровцами со свастикой на одном плече и портретом Бандеры – на другом. Похоже, с криками «Слава Украине! Героям слава!» они вот-вот должны полезть из-под земли, протягивая загребущие лапы к православным младенцам.

– Хули там Янык сиськи мнет? – возмущался рабочий цеха, таща вакуумный переключатель к испытательной установке.

– Трусит, наверное, – кивал младший инженер, подключая к стальным контактам клеммы. – Или 2004-й не помнишь? Та же история.

– Америка бы за час всю эту пиздоту разогнала!

– Ну, так-то Америка. Там все просто: расфасовали и в Гуантанамо. Даже бы разбираться не стали. – Младший инженер проверяет заземление, хлопает металлической решеткой, идет в аппаратную. – Им можно, а нам нельзя. Все под их дудку плясать обязаны.

– Вот-вот, а этот тупит, блядь.

– А теперь как? Слишком много людей вышло.

– Да с вертолетов их за час расхуярить…

Младший инженер подает напряжение. Стрелки осциллографов и вольтметров ползут вправо. Компьютер пишет данные, строит графики. Поршни вакуумного переключателя, хлопая, как вылетающие пробки шампанского, ходят вверх-вниз.

Я старался не вмешиваться в подобные разговоры. Но последний месяц ни о чем другом в «Тавриде-Электрик», как и во всем Севастополе, похоже, не говорили. И на меня, безмолвствующего, начали поглядывать с подозрением, свой ли. Приходилось обозначать участие в бессмысленных спорах, где один разбирался лучше другого, огорошивая собеседника якобы эксклюзивной, шокирующей информацией, а на деле пересказывал новости, льющиеся, будто из прорванной канализационной трубы, починить которую было некому, все ушли на телесъемки.

– Говорят, на Евромайдане в еду наркотики подмешивают, – с вечно блудливой улыбкой заметил инженер Мигунов, проверяющий отчеты исследовательской лаборатории. – У меня кума в Шостке. Так вот у нее знакомая с Евромайдана вернулась, теперь от наркозависимости лечится.

– Американцы им бабло платят, – шумно пустил табачный дым инженер Голубев. – Мерзли бы они там за так?

– Знаете, – я прикурил сигарету, – у меня в Киеве друг, русский, из Севастополя, так вон он туда каждый вечер после работы ходит. Без всяких денег.

– Купили твоего друга!

– Мы десять лет знакомы, чего ему врать? Да и, в конце концов, глупо верить, что все там за доллары, накачанные транквилизаторами, стоят.

– Бордель в центре города развели, эка масть! – окрысился Голубев. – А ты, как я посмотрю, за них, да?

Я развернулся, ушел. И неделю, хотя буйные мысли стучались, ломились в голову, старался не вспоминать о сваре с Голубевым, пока в курилке ни услышал, что «Вадик Межуев бандеровец». Говоря это, бухгалтерша Вера Скулкина, белобрысая толстушка с нарисованными бровями, не видела меня, оттого еще больше струхнула, когда я вышел из-за спины с побледневшими, похожими на дождевых червей, губами.

– Так это, – Скулкина часто заморгала ресницами, – Семен Ильич всем нашептал.

– Всем? – полыхнул я.

– Ну