Тарас Шевченко та його доба. Том 2 - Рем Георгійович Симоненко

Императрица изъявила казанскому дворянству монаршее благоволение, милость и покровительство и в особом письме к Бибикову, именуя себя казанской помещицей, вызывалась принять участие в мерах, предпринимаемых общими силами. Дворянский предводитель Макаров отвечал императрице речью, сочинённой гвардии подпоручиком Державиным, находившимся тогда при главнокомандующем.

Бибиков, стараясь ободрить окружавших его жителей и подчинённых, казался равнодушным и весёлым; но беспокойство, досада и нетерпение терзали его. В письмах к графу Чернышёву, Фонвизину и своим родственникам он живо изображает затруднительность своего положения. 30 декабря писал он своей жене: «Наведавшись о всех обстоятельствах, дела здесь нашёл прескверны, так что и описать, буде б хотел, не могу; вдруг себя увидел гораздо в худших обстоятельствах, нежели как сначала в Польше со мною было. Пишу день и ночь, пера не выпуская; делаю всё возможное и прошу Господа о помощи. Он един исправить может своею милостиею. Правда, поздненько хватились. Войска мои начали прибывать вчера; баталион гренадёр и два эскадрона гусар, что я велел везти на почте, прибыли. Но к утушении заразы сего очень мало, а зло таково, что похоже (помнишь) на петербургский пожар, как в разных местах вдруг горело, и как бы поспевать всюду трудно… Ух! дурно».

В самом деле положение было ужасно. Общее возмущение башкирцев, калмыков и других народов, рассеянных по тамошнему краю, отовсюду пресекало сообщение.

Войско было малочисленно и ненадёжно. Начальники оставляли свои места и бежали, завидя башкирца с сайдаком или заводского мужика с дубиною. Зима усугубила затруднения. Степи покрыты были глубоким снегом. Невозможно было двинуться вперёд, не запасшись не только хлебом, но и дровами. Селения были пусты, главные города в осаде, другие заняты шайками бунтовщиков, заводы разграблены и выжжены, чернь везде волновалась и злодействовала. Войска, посланные изо всех концов государства, подвигались медленно. Зло, ничем не преграждённое, разливалось быстро и широко.

От Илецкого городка до Гурьева яицкие казаки бунтовали. Губернии Казанская, Нижегородская и Астраханская были наполнены шайками разбойников; пламя могло ворваться в самую Сибирь; в Перми начинались беспокойства; Екатеринбург был в опасности. Киргиз-кайсаки, пользуясь отсутствием войск, начали переходить через открытую границу, грабить хутора, отгонять скот, захватывать жителей. Закубанские народы шевелились, возбуждаемые Турцией; даже некоторые из европейских держав думали воспользоваться затруднительным положением, в коем находилась тогда Россия.

Виновник сего ужасного смятения привлекал общее внимание. В Европе принимали Пугачёва за орудие турецкой политики. Вольтер, тогдашний представитель господствующих мнений, писал Екатерине: «По-видимому, этот фарс разыгрывается по воле шевалье де Тотт, но мы живём уже не во времена Димитрия, и пьеса, имевшая успех двести лет назад, ныне освистана»70. Императрица, досадуя на сплетни европейские, отвечала Вольтеру с некоторым нетерпением: «Одни только газеты подымают шум по поводу разбойника Пугачёва, который ни в прямых, ни в косвенных отношениях с г. де Тотт не состоит. Пушки, отлитые одним, для меня значат столько же, сколько предприятия другого. Господин де Пугачёв и господин де Тотт имеют, впрочем, то общее, что один изо дня в день плетёт себе верёвку из конопли, а другой в любую минуту рискует получить шёлковый шнурок»71.

Палять будинок Пугачова, арештовують його сім’ю

Несмотря на своё презрение к разбойнику, императрица не упускала ни одного случая образумить ослеплённую чернь. Разосланы были повсюду увещевательные манифесты, обещано десять тысяч рублей за поимку самозванца. Особенно опасались сношений Яика с Доном. Атаман Ефремов был смещён, а на его место избран Семён Сулин. Послано в Черкасск повеление сжечь дом и имущество Пугачёва, а семейство его, безо всякого оскорбления, отправить в Казань, для уличения самозванца в случае поимки его. Донское начальство в точности исполнило слова высочайшего указа: дом Пугачёва, находившийся в Зимовейской станице, был за год пред сим продан его женою, пришедшею в крайнюю бедность, и уже сломан и перенесён на чужой двор. Его перевезли на прежнее место и в присутствии духовенства и всей станицы сожгли. Палачи развеяли пепел на ветер, двор окопали и огородили, оставя навеки в запустение, как место проклятое. Начальство от имени всех зимовейских казаков просило дозволения перенести их станицу на другое место, хотя бы и менее выгодное. Государыня не согласилась на столь убыточное доказательство усердия и только переименовала Зимовейскую станицу в Потёмкинскую, покрыв мрачные воспоминания о мятежнике славой имени нового, уже любезного ей и отечеству. Жена Пугачёва, сын и две дочери (все трое малолетних) были отосланы в Казань, куда отправлен и родной его брат, служивший казаком во второй армии. Между тем отобраны следующие подробные сведения о злодее, колебавшем государство».

Далі О. С. Пушкін додав до власного тексту свідчення дружини Омеляна Івановича Пугачова Софії Дмитрієвої, дані Військовій колегії, яка судила ватажка одного з найбільших селянських повстань у Росії:

«Описание известному злодею и самозванцу, какого он есть свойства и примет, учинённое по объявлению жены его Софьи Дмитриевой.

1. Мужа её, войска Донского, Зимовейской станицы служилого казака, зовут Емельян Иванов сын, прозывается Пугачёвым.

2. Отец его родной был той же Зимовейской станицы служилый казак, Иван Михайлов сын Пугачёв же, который в давних годах умре.

3. Тому мужу её ныне от роду будет лет сорок, лицом сухощав, во рту верхнего спереди зуба нет, который он выбит саласками72, ещё в малолетстве в игре, а от того времени и доныне не вырастает. На левом виску от болезни круглый белый признак, от лица совсем отменный, величиною с двухкопеечник; на обеих грудях назад тому третий год были провалы, отчего и мнит она, что быть надобно признакам же. На лице имеет жёлтые конопатины; сам собою смугловат, волосы на голове тёмно-русые по-казацки подстригал, росту среднего, борода была клином чёрная, небольшая.

4. Веру содержал истинно православную; в церковь Божью ходил, исповедывался и святых таки приобщался, на что и имел отца духовного, Зимовейской же станицы священника Фёдора Тихонова; а крест по изображению совокуплял большой с двумя последними пальцами.

5. Женился той муж на ней, и она шла, оба первобрачные, назад лет тому с 10, и с которым и прижили детей пятерых, из коих двое померли, а трое и теперь в живых. Первый сын Трофим десяти лет, да дочери вторая Аграфена по седьмому году, а третья Христина по четвёртому году.

6. Оный же муж её, назад тому три года, послан на службу во вторую армию, где и был два года, и оттуда другой год за грудною болезнию, о которой выше значит, по весне отпущен, а посему и был в