Україна-Європа - Лада Лузіна
Правда, они не могли догадаться, что в охоте, кроме тех, кого называли «волками», участвуют еще и таксисты. Они следили за машиной весь день и сообщали информацию о перемещениях женщине-диспетчеру, которая милым голосом передавала ее исполнителям.
* * *
«Мальчики, надо уничтожить все видео с регистраторов и камер наблюдения. Ну, сами понимаете…»
«А у меня регистратор и так сломан».
«Вот и хорошо».
* * *
Журналистка понимала, что в Севастополе им нельзя оставаться. «Тут все против нас», – сказала она. – «Надо выехать из города и найти больницу в другом месте». А в это время репортер-киевлянин говорил по телефону со своим товарищем, коренным севастопольцем, у которого пытался выяснить, как лучше выехать из города.
– Сейчас прямо, – передавал он водителю то, что слышал в телефонной трубке, – чуть позже будет кольцо, и на кольце надо уйти налево.
Именно на кольце их поймали. Похоже, шансов уйти не было.
– Какой-то голливудский боевик! – побормотал греческий колумнист перед тем, как его вытащили из машины и сломали нос.
Репортер из Киева смотрел на крепких вооруженных парней в масках, на их ментовские повадки и ментовские неказистые «Макаровы», и понимал, что это продолжение того жестокого карнавала, который начался не сегодня, перед украинской военной базой ПВО, а значительно раньше. Тогда, когда впервые на улицах Симферополя и Севастополя появились одинаковые «зеленые человечки», люди с автоматами и пулеметами, одетые в новенькую российскую форму бойцов спецопераций. Все знали, что это российские солдаты и офицеры. Все знали – проверь номера их оружия, и окажется, что оно из России! Но при этом все делали вид, что парни в зеленом – это местные крымские ребята, решившие сохранить порядок и законность на полуострове. Самооборона, как они себя назвали.
«Мы хотим свободно говорить на русском языке! Мы хотим быть частью великой культуры Пушкина, Толстого, Достоевского!»
Так скандировали те, кто создавал шумовой фон для агрессии против украинских военных. Все роли в карнавале были расписаны. Пожилые ветераны и женщины в вязаных беретах громко кричат, называя имена великих писателей. Зеленые одинаковые люди штурмуют воинские части. А крепкие обученные парни в «гражданке» бьют журналистов.
Вот кто им больше всего мешал! Журналисты! Это они задают неудобные и неуместные вопросы «зеленым человечкам».
«Вы кто, вы откуда?»
«Мы местные».
«Тогда скажите, в каком районе Севастополя вы сейчас находитесь?»
«Не знаю».
«Какие же вы местные?»
«У меня приказ».
«Чей приказ?»
«Не могу сказать. Но вообще-то мы из России».
Это они, журналисты, заставляют визгливых теток в беретах признаться, что ни Пушкин, ни Достоевский с Толстым их не интересуют и, в общем, никогда не интересовали. А хотят они, чтобы пенсии у них были, «как в Москве». Да и многие украинские военные, из тех, кто внутренне уже согласился изменить присяге, не могли дождаться того момента, когда этих нахальных соотечественников с телекамерами уберут из города. А еще лучше, с полуострова. Изменять присяге перед камерой как-то неловко.
* * *
Им разбили камеры. И переломали кости.
Репортер из Киева был спокоен до того самого момента, когда его греческого товарища стали паковать в багажник. Долговязый грек в тяжелом кожаном реглане плохо умещался в багажнике. Ему помогли тумаками. Затем ударами загнали туда и тщедушного оператора. Тот держался за бок и тяжело дышал, глядя на пистолет, направленный прямо ему в лицо.
«Когда стреляют рядом с головой это не страшно», – подумал репортер. – «Значит, пугают. Когда засовывают людей в багажник, значит, хотят куда-то вывезти. А дальше конец. Похоже, что так».
Он поднялся и облокотился о бампер машины. Надо было что-то сделать. Хотя бы пошутить. Пусть неловко. Он понимал: надо попытаться разрядить обстановку, чтобы его товарищи остались в живых.
– И ты лезь туда, сволочь фашистская! – крикнул здоровяк в маске, направляя пистолет на репортера.
– А, понятно, – пробормотал журналист. – Вы, наверное, думаете, что мы бандеровцы.
– Бендеровцы, бендеровцы! Кто же еще?
И эти коверкали слово «бандеровец». «Почему же», – недоумевал репортер, – «поборники великой русской культуры так не по-русски произносят его, превращая сторонников национализма в жителей молдавского города Бендеры?»
– Странно. А вот некоторые нас называют «москалями». За то, что говорим по-русски.
– Да иди ты! Рассказывай больше!
Это не был контакт или диалог. Скорее, обмен фразами. Но и его, видимо, было достаточно, чтобы снизить градус жестокости.
– Ладно, езжайте!
Похоже, импровизация с багажником и вывозом в неизвестном направлении отменялась.
– Только запомните: мы знаем, кто вы и откуда, мы знаем, где ваши семьи, так что живите и бойтесь!
Репортер из Киева не хотел бояться. Он разозлился. Эти люди, «волки», попытались ударить журналистов в самое болезненное место.
Еще недавно он приезжал в белый город у моря, чтобы побродить по его улицам и послушать шум моря возле Графской пристани. Он хорошо знал, что где-то рядом, на морском дне, навеки осталась мачта линкора «Новороссийск», взорвавшегося при странных обстоятельствах, и он еще совсем недавно пытался в этих обстоятельствах разобраться.
Он рассказывал своим детям о Балаклавской битве, о том, что фраза «тонкая красная линия», означавшая упорство и мужество военных, появилась именно здесь, когда первый в истории журналистики военный репортер Уильям Рассел, сидя на холме, наблюдал за разгромом шотландского отряда в красных мундирах, выстроившегося в яростно отстреливающуюся цепь.
Он любил к месту и не к месту цитировать Альфреда Теннисона, написавшего об этом разгроме свое знаменитое: «Yours not to reason why, your but to do and die». Он с детства помнил и описания солдат первой севастопольской обороны, сделанные графом Толстым. И точно, как один из увиденных графом воинов, пытался в детстве есть арбуз с хлебом. Вкус ему сразу не понравился, но он говорил себе «Толстой считает, что это вкусно!», и с помощью великого писателя запихал в себя черную плоть хлеба и красную плоть арбуза.
Он вместе со своими детьми перелезал через забор, чтобы попасть в Херсонес, – как заправский, настоящий севастополец, – и рассказывал им об Ифигении, о греческих колонистах, о фильме «Приключения Буратино» и о князе Владимире. А потом его дочь, закутавшись в клетчатый теплый плед, сидела за колоннадой на белой веранде и, вдыхая аромат травяного крымского чая, смотрела, как по поверхности Артбухты скользит белый парус.
Он был счастлив в этом городе. Но город его предал, на что, как оказалось, не требуется много времени. Это так же легко, как поменять присягу. Чтобы потом, на
