Утраченные иллюзии - Бальзак
- Вы отстали от дилижанса, сударь! Вы упустите ваше место в нем, ежели не соблаговолите сесть в мою коляску, чтобы его нагнать, ибо на почтовых мы его опередим, - сказал путешественник Люсьену с явно испанским акцентом и тоном чрезвычайно учтивым.
Не ожидая ответа, испанец вынул из кармана сигарочницу и, открыв ее, предложил Люсьену закурить.
- Я не путешественник, - отвечал Люсьен, - и я чересчур близок к концу моего пути, чтобы наслаждаться сигарой.
- Вы чересчур суровы к себе, - возразил испанец. - Хотя я и почетный каноник Толедского собора, а все же позволяю себе время от времени выкурить сигару. Господь даровал нам табак для усыпления наших страстей и страданий... Вы, как мне кажется, удручены горем, по крайней мере, вы держите в руках его эмблему, как опечаленный бог Гименей. Закурите!.. Все ваши горести рассеются вместе с дымом...
И священник, как некий искуситель, опять протянул Люсьену соломенную сигарочницу, с состраданием глядя на него.
- Простите, отец мой, - сухо отвечал Люсьен, - нет таких сигар, которые могли бы рассеять мое горе...
При этих словах на глазах у Люсьена выступили слезы.
- Ах, молодой человек, как знать, не божественное ли провидение побудило меня пройтись пешком, разогнать дремоту, овладевающую поутру путешественником, ради того лишь, чтобы я, утешив вас, исполнил свое земное призвание?.. Какие же горести постигли вас в столь юном возрасте?
- Тщетны ваши утешения, отец мой: вы - испанец, я - француз; вы веруете в Священное писание, а я безбожник.
- Santa Virgen del Pilar!..[233] Вы безбожник! - вскричал священник, с материнской заботливостью взяв Люсьена под руку. - Вот любопытное явление, которое я положил изучить в Париже! В Испании мы не верим в существование безбожников... Только во Франции юноша в девятнадцать лет может исповедовать подобные убеждения.
- О, я настоящий безбожник! Я не верю ни в бога, ни в общество, ни в счастье. Хорошенько вглядитесь в меня, отец мой! Еще час-другой - и меня не станет... Вот мой последний восход солнца!.. - не без напыщенности сказал Люсьен, указывая на небо.
- Полноте! Что натворили вы такого, чтобы желать умереть? Кто вас приговорил к смерти?
- Высший суд! Я сам!
- Дитя! - вскричал священник. - Вы убили кого-нибудь? Вас ожидает эшафот? Надобно все взвесить! Ежели вам угодно, по вашим словам, воротиться в небытие, для вас, стало быть, тут, на земле, все стало безразличным? (Люсьен наклонил голову в знак согласия.) Ну, что ж! Тогда вы можете поведать мне свои горести, не так ли?.. Все дело, видно, в каких-нибудь любовных неудачах?.. (Люсьен весьма выразительно повел плечами.) Вы желаете убить себя, чтобы избежать позора, или вы отчаялись в жизни? Ну, а коли так, то вы столь же успешно можете покончить с собою в Пуатье, как и в Ангулеме, в Туре, как и в Пуатье. Зыбучие пески Луары не возвращают своих жертв...
- Нет, отец мой, - отвечал Люсьен, - мое решение бесповоротно. Тому недели три довелось мне увидеть очаровательнейшую пристань, откуда может отплыть в иной мир человек, пресыщенный этим миром...
- В иной мир?.. Ну, какой же вы безбожник?
- Ах! Под иным миром я разумею свое будущее превращение в животное или растение...
- Вы неизлечимо больны?
- Да, отец мой...
- А-а! Вот мы и договорились! - сказал священник. - Что же это за болезнь?
- Бедность.
Священник, улыбаясь, посмотрел на Люсьена и чрезвычайно любезно, с усмешкой почти иронической сказал ему:
- Алмаз не знает себе цены.
- Только священник способен льстить несчастному, готовому умереть!.. - вскричал Люсьен.
- Вы не умрете, - властно сказал испанец.
- Мне доводилось слышать, - возразил Люсьен, - что на большой дороге людей грабят, но что их там обогащают, этого я не знал.
- Так узнаете, - сказал священник, убедившись, что расстояние, отделявшее их от экипажа, позволяет пройти еще несколько шагов наедине. - Послушайте меня, - сказал он, пожевывая сигару, - бедность еще недостаточная причина для самоубийства. Я нуждаюсь в секретаре. Прежний мой секретарь недавно умер в Барселоне. Я оказался в том же положении, что и барон Герц, знаменитый министр Карла Двенадцатого, который по дороге в Швецию, как я по пути в Париж, очутился в маленьком городке без секретаря. Барон встречает там сына золотых дел мастера, юношу, примечательного своей красотой, бесспорно уступавшей вашей... Барон Герц находит, что молодой человек умен, как и я нахожу, глядя на ваш лоб, что вы поэт, он сажает его в свою карету, как я посажу вас в свою; и этого юношу, обреченного полировать серебряные приборы и шлифовать драгоценные камни в маленьком провинциальном городе вроде Ангулема, он делает своим фаворитом, как я сделаю вас своим. По приезде в Стокгольм он устраивает своего секретаря в министерстве и нагружает его работой. Юный секретарь ночи напролет корпит над бумагами и, как все великие труженики, усваивает дурную привычку: он начинает жевать бумагу. А вот покойный господин де Мальзерб[234] любил подымить свернутой в трубку бумажкой и, замечу в скобках, однажды учинил такой камуфлет с одним человеком, исход дела которого зависел от его доклада: он пустил дым прямо ему в лицо!.. Наш юный красавец начал с чистой бумаги, но вскоре утратил к ней вкус и
