Утраченные иллюзии - Бальзак

на безрассудства. Иные люди равны нулю: надобно приставить к ним единицу, и тогда их ничтожество обретает десятикратную ценность. Я могу обрести какую-то ценность только в сочетании с женщиной сильной, непреклонной воли. Госпожа де Баржетон, вот кто был бы мне подходящей женой, но я испортил свою жизнь, не расставшись ради нее с Корали. Давид и ты могли бы быть для меня превосходными кормчими, но вы недостаточно сильны, чтобы преодолеть мою слабость, как-то ускользающую от повиновения. Я люблю легкую, безмятежную жизнь и, желая избежать неприятностей, способен на малодушие, которое может завести меня чересчур далеко. Я рожден принцем. У меня больше живости ума, нежели то требуется для успеха, но блеск его мимолетен, а победа на ристалище, где состязается столько честолюбий, дается тому, кто тратит в меру свои силы и у кого на исходе дня их остается еще немалый запас. Я способен причинить зло, как только что причинил его, движимый самыми лучшими намерениями. Если люди - дубы, я же, пожалуй, всего лишь изящное деревцо, а притязаю стать кедром. Вот мой баланс и подведен. Этот разлад между возможностями и желаниями, это отсутствие равновесия всегда будет сводить на нет мои усилия. Такие натуры часто встречаются среди образованных людей, и причина тому кроется в вечном несоответствии между умом и характером, между волей и страстями. Какая ждет меня судьба? Мне нетрудно ее предугадать, стоит только вспомнить кое-кого из старых парижских знаменитостей, забытых уже на моей памяти. На пороге старости я буду дряхлее своего возраста, без средств, без имени. Все мое существо восстает против такой старости: я не хочу оказаться отребьем общества. Дорогая сестра, за твою теперешнюю суровость я обожаю тебя не меньше, чем за твою былую нежность! Пусть мы дорого заплатили за радость, которую мне доставила встреча с тобою и Давидом, но позднее, - как знать? - не скажете ли вы, что никакая расплата не была чрезмерной, если этой ценою куплены последние счастливые минуты несчастного, который так вас любил!.. Не разыскивайте меня, не допытывайтесь, что сталось со мною: мой разум да послужит мне, чтобы привести в исполнение мою волю. Самоотречение, мой ангел, это воистину каждодневное самоубийство! А у меня решимости достает только на один день, и нынче я хочу этим воспользоваться...

Два часа ночи.

Да, я твердо решил. Итак, прощай навеки, моя любимая Ева. Я испытываю некоторое утешение при мысли, что отныне буду жить только в ваших сердцах. Там будет моя могила... Иной я не хочу. Еще раз прощай!.. Это последнее прости твоего брата.

Люсьен».

Написав письмо, Люсьен бесшумно сошел вниз, положил его в колыбель своего племянника, обливаясь слезами, поцеловал в последний раз спящую сестру в лоб и вышел. Он потушил свечу и в полутьме, бросив прощальный взгляд на старый дом, потихоньку отворил дверь в сени; но, несмотря на предосторожности, он все же разбудил Кольба, который спал на тюфяке, разостланном на полу в мастерской.

- Кто пошель?! - вскричал Кольб.

- Это я, - сказал Люсьен, - я ухожу, Кольб.

- Вам лючше би никокта не пояфлятся тут, - проворчал Кольб, но настолько громко, что Люсьен слышал.

- Мне лучше бы вовсе не появляться на свет, - отвечал Люсьен. - Прощай, Кольб, я не сержусь на тебя, я и сам так думаю. Скажи Давиду: и умирая, я буду сожалеть о том, что не обнял его на прощанье.

Пока эльзасец вставал и одевался, Люсьен, затворив за собою наружную дверь, уже шагал по бульвару Болье, спускаясь к Шаранте, разодетый, точно на празднество, ибо он желал, чтобы саваном ему послужили парижские одежды и щегольские принадлежности денди. Кольб, пораженный тоном и смыслом последних слов Люсьена, хотел было спросить у хозяйки, знает ли она о том, что ее брат ушел из дому, и попрощалась ли она с ним; но дом был погружен в сон, и Кольб рассудил, что уход Люсьена, без сомнения, был решен заранее; на том Кольб успокоился и опять лег спать.

О самоубийстве, при всей важности этой темы, написано чрезвычайно мало; явление это еще не исследовано. Возможно, оно и не поддается наблюдению. Самоубийство есть следствие чувства, которое мы назовем, ежели вам угодно, самоуважением, чтобы не смешивать его с понятием честь. В тот день, когда человек проникнется презрением к себе, в тот день, когда он увидит, что он презираем всеми, в тот час, когда действительность вступает в противоречие с его надеждами, он убивает себя и тем самым отдает дань уважения обществу, не желая предстать перед лицом его лишенным своих добродетелей или своего великолепия. Что бы там ни говорили, но среди атеистов (речь идет не о христианах) только трусы мирятся с обесчещенной жизнью. Есть три вида самоубийства: прежде всего самоубийство как последний приступ длительного недуга, и оно, конечно, относится к области патологии; затем самоубийство с отчаяния, наконец, самоубийство по доводам рассудка. Люсьен желал лишить себя жизни с отчаяния и по доводам рассудка - два вида самоубийства, предотвратить которые возможно, ибо неотвратимо только самоубийство на почве патологии; но часто все три причины соединяются, как то было у Жан-Жака Руссо. Раз решение было принято, Люсьен стал обдумывать способы его осуществления и, будучи поэтом, пожелал покончить с собой поэтически. Сперва он думал попросту броситься в Шаранту, но теперь, спускаясь в последний раз по откосу Болье, он живо представил себе, какой шум произведет его самоубийство, какое ужасное зрелище будет являть его обезображенное тело, когда оно всплывет на поверхность реки и станет предметом судебного следствия; и в нем заговорило, как это случается с иными самоубийцами, так сказать, посмертное самолюбие. В тот день, который он провел на мельнице у Куртуа, бродя по берегу реки, ему случилось приметить неподалеку от мельницы заводь, какие встречаются на небольших речках и о коварной глубине которых свидетельствует их чрезвычайно спокойная гладь. Вода там уже не зеленая, не голубая, не прозрачная, не мутная: она точно зеркало из полированной стали. Края этой чаши не окаймляли ни голубые ирисы, ни шпажник, ни широкие листья кувшинок, прибрежная трава была густая и невысокая, кругом довольно живописно раскинулись плакучие ивы. Не мудрено было догадаться о глубине этой водной бездны. Тот, у кого достало бы мужества наполнить себе карманы камнями, нашел бы тут верную смерть и тело его никогда бы не отыскали. «Вот уголок, где так и тянет утопиться», - сказал тогда про себя поэт, восхищаясь очаровательным пейзажем.

Все это припомнилось ему, когда он подходил к Умо. И он пошел по дороге в