Утраченные иллюзии - Бальзак
Воротясь в столовую, Франсис был чрезвычайно мил с женихом своей дочери. Он выразительно посмотрел на г-жу де Сенонш и заключил эту сцену представления жениха любезным приглашением Пти-Кло отобедать у них завтра и кстати поговорить о делах. Потом он из вежливости проводил фабриканта и стряпчего до самых дверей и сказал Пти-Кло, что он, а равно и г-жа де Сенонш, доверяя отзыву Куэнте, расположены согласиться со всяким предложением опекуна мадемуазель де Ляэ, если оно может составить счастье их ангелочка.
- О-о! Она чертовски дурна! - вскричал Пти-Кло. - Я попался!..
- Она глядит аристократкой, - отвечал Куэнте. - Ну, а будь она хороша собой, неужто ее бы за вас выдали?.. Э-ге, друг мой, не перевелись еще захудалые дворянчики, которым чудо как пригодились бы тридцать тысяч франков, покровительство госпожи де Сенонш и графини дю Шатле, тем более что Франсис дю Отуа никогда не женится, а эта девушка его наследница... Ваша женитьба слажена!..
- Какими судьбами?
- А вот в каком положении стояло дело... - И Куэнте-большой одним духом изложил стряпчему свой смелый маневр. - Ходит слух, любезнейший, что господин Мило получает назначение в Невер прокурором. Продавайте контору. Глядишь, какой-нибудь десяток лет, и вы уже министр юстиции! Вы достаточно смелы, вы не побрезгуете услугами, которых потребует от вас двор.
- Стало быть, завтра в половине пятого будьте на площади Мюрье, - отвечал стряпчий, взволнованный предвкушением такого будущего. - Я увижусь с Сешаром-отцом, и мы сколотим товарищество, в котором отец и сын попадут в руки святого духа Куэнте.
В то время как старый кюре из Марсака подымался по ангулемским склонам, спеша осведомить Еву, в каком состоянии он нашел ее брата, Давид уже двенадцатый день скрывался почти рядом с тем домом, откуда вышел почтенный священник.
На площади Мюрье аббат Маррон встретил трех человек, из которых каждый был в своем роде примечателен и каждый мог оказать влияние на будущее и настоящее несчастного добровольного узника, а именно: отца Сешара, Куэнте-большого и тощего стряпчего. Три человека, три образа алчности! Но алчности столь же различной, как различны были эти люди. Один вздумал торговать своим сыном, другой своим клиентом, а Куэнте-большой покупал обоих негодяев, лаская себя надеждой, что их надует. Было около пяти часов вечера, и многие горожане, спешившие домой обедать, останавливались на минуту, чтобы поглядеть на этих трех человек. «Что за дьявольщина! О чем могут толковать между собою папаша Сешар и Куэнте-большой?..» - размышляли наиболее любопытные. «Ну, конечно, речь идет о бедняге, что оставил без куска хлеба жену с ребенком и тещу», - отвечали иные. «Вот и посылай детей учиться в Париж!» - изрек какой-то провинциальный мудрец.
- Э-ге-ге-ге! Какими судьбами вы очутились тут, господин кюре? - вскричал винокур, едва аббат Маррон показался на площади.
- Ваши близкие тому причиной, - отвечал старик.
- А полно, нет ли тут каких-нибудь затей моего сынка?.. - сказал старик Сешар.
- В вашей власти сделать всех их счастливыми, и даже без урона для себя, - сказал священник, указывая на окна, где из-за занавесей виднелась красивая голова г-жи Сешар.
В эту минуту Ева укачивала плачущего младенца, напевая ему песенку.
- Неужто вы принесли весточку о моем сыне? - сказал папаша. - А еще того лучше, не денежки ли мне несете?
- Нет, - сказал господин Маррон, - я несу сестре весть о брате.
- О Люсьене?.. - вскричал Пти-Кло.
- Да. Бедный юноша пришел пешком из Парижа. Я видел его у Куртуа, он умирает от усталости, от голода... - отвечал священник. - Ах, он так глубоко несчастен!
Пти-Кло раскланялся со священником и, взяв под руку Куэнте-большого, громко сказал:
- Мы обедаем нынче у госпожи де Сенонш, надо поспеть переодеться! - И, отойдя на два шага, шепнул: - Коготок увяз - всей птичке пропасть! Давид в наших руках...
- Я вас сосватал, сосватайте и вы меня, - сказал Куэнте-большой с лицемерной улыбкой.
- Люсьен мой товарищ по коллежу, мы с ним однокашники!.. В течение недели я у него кое-что разузнаю. Добейтесь церковного оглашения, я же ручаюсь, что упрячу Давида в тюрьму. А раз он будет заключен под стражу, моя миссия окончена.
- Ах! - проворковал Куэнте-большой. - Славное было бы дельце получить патент на наше имя!
Услыхав последнюю фразу, тощий стряпчий вздрогнул.
В это самое время к Еве входили ее свекр и аббат Маррон, который только что одним своим словом привел к развязке судебную драму.
- Послушайте-ка, госпожа Сешар, - сказал снохе старый Медведь, - что за истории рассказывает наш кюре о вашем братце!
- Ах! - воскликнула бедная Ева, пораженная в самое сердце. - Что же еще могло с ним случиться!
В ее восклицании чувствовалось столько пережитого горя, столько опасений, что аббат Маррон поспешил сказать:
- Успокойтесь, сударыня, он жив!
- Сделайте одолжение, отец, - сказала Ева старому винокуру, - позовите матушку, пусть и она послушает, что господин кюре расскажет нам о Люсьене.
Старик пошел за г-жой Шардон и сказал ей:
- Подите-ка потолкуйте с аббатом Марроном; хотя он и священник, а человек неплохой. Обед, пожалуй, запоздает, я ворочусь через часок.
И старик, равнодушный ко всему, что не звенит и не сверкает золотом, ушел, даже не подумав, какой удар ожидает эту старую женщину. Несчастье, тяготевшее над ее детьми, гибель надежд, возлагавшихся на Люсьена, неожиданная перемена в его характере, столь долго считавшемся стойким и благородным, - короче, все события, происшедшие за последние полтора года, состарили до неузнаваемости г-жу Шардон. Она была не только благородного происхождения, но у нее было благородное сердце, и она обожала своих детей. За последние шесть месяцев она перестрадала больше, чем за все время вдовства. Люсьен имел случай принять по указу короля имя де Рюбампре, вновь вызвать к жизни старинный род, восстановить титул и герб, стать знатным! А он упал в грязь! Мать судила Люсьена строже, нежели сестра, и с того дня, как ей стала известна история с векселями, она считала сына погибшим. Матери порой склонны к самообману, но они чересчур хорошо знают своих детей, которых вскормили, с которыми никогда не расставались, и поэтому г-жа Шардон, казалось, вполне разделявшая обольщения Евы насчет брата, прислушиваясь к спору, возникавшему иной раз между Давидом и его женой по поводу возможных успехов Люсьена в Париже, в душе трепетала за сына, страшась, что Давид окажется прав, ибо он говорил то же, что подсказывала ей ее материнская совесть. Она слишком
