Сімпліцій Сімпліцисімус - Гріммельзгаузен Ганс Якоб Крістофель фон
д.), выпустил сборники "Великое позорище отдохновительных и поучительных историй" (1650 – 1651) и "Великое позорище прежалостных и смертоубийственных историй" (1650) [1013], содержавшие множество анекдотических и новеллистических мотивов, заимствованных более чем у семисот авторов, в том числе Боккаччо, Банделло, Сервантеса, Бельфоре, Жана Камю (де Белле), Буато, Гулара и др [1014]. Отличительная черта новеллистического материала у Харсдёрфера – его необычайная сжатость, сводящая его к основному сюжетному зерну. Большие новеллы и целые повести съеживались до одной-двух страничек. Это был своего рода каталог мотивов, а расцвечивать и разрабатывать их как бы предоставлялось светскому рассказчику, который воспроизводил "по памяти" недавно прочитанную или лучше всего услышанную занимательную историю, а то и был ее очевидцем. Харсдёрфер сопровождал каждую новеллу назидательным вступлением и заключением, нередко притянутым без внутренней связи с содержанием. Это были как бы светские "притчи", подобные "примерам" барочной католической проповеди. По-видимому, через посредство Харсдёрфера к Гриммельсгаузену и пришли некоторые мотивы Банделло и Сервантеса, а возможно, и других новеллистов. Заимствованный литературный материал Гриммельсгаузен перерабатывает в народно-реалистическом плане, вносит бытовые и сказочные черты, дополняет своей фантазией. Подхваченные из разнородных источников отдельные детали, мотивы, даже целые эпизоды подчинены общему художественному замыслу.
Заимствованные мотивы вступают в сложное взаимодействие со всей художественной тканью произведения, дают толчок для дальнейшего фабулирования. Гриммельсгаузен осложняет и оживляет фабулу реалистическими подробностями, вводит новые персонажи. Он не "нанизывает" мотивы на героя, как в плутовском романе, а придает им индивидуальную, чаще всего ироническую окраску. Его живое воображение, талант и темперамент народного рассказчика сообщают повествованию единство и реалистическую убедительность.
8. Сюжет и историческая действительность
"Симплициссимус" воспринимается на грозном фоне Тридцатилетней войны, опустошившей Германию, подорвавшей социальные силы бюргерства и крестьянства, вызвавшей упадок экономики и культуры. Если обратиться к историческим свидетельствам, официальным документам, донесениям и реляциям, частным письмам и воспоминаниям современников, то вся Германия представляется сплошным зачумленным пепелищем. Повсюду встречались обезлюдевшие города и выжженные деревни. Поля поросли кустарником или превратились в болота. Плотины и водоотливные канавы разрушены и приведены в полную негодность. Многие деревни, в особенности в Тюрингии и Гессене, вымерли или были брошены, исчезли с лица земли. И только руины церквей еще напоминали о том, что здесь некогда кипела жизнь. Запуганные одичавшие крестьяне укрывались в лесах, питались травой и падалью. Они утратили почти весь сельскохозяйственный инвентарь и возвратились к примитивным формам земледелия, лопате и мотыге. Домашний скот стал редкостью, но неимоверно расплодились волки, которые стаями забегали даже в города. Недаром в то время сложилась пословица, что "волки жили в домах, а люди в лесах" [1015].
В городах свирепствовали голод и повальные болезни. Смертность в некоторых местностях в несколько раз превышала рождаемость. Горожане так обнищали и все их имущество так обесценилось, что в 1642 г. бюргер одного маленького городка в Силезии сменял свой дом на пару сапог. "Иные дома столь долго простояли необитаемыми, – писал хронист из Нидернгаузена, – что на очагах повыросли вишневые деревья, проросли через трубу и разметали над крышами свои сучья и ветви". В Саксонии во Фрейберге, славившемся своими серебряными рудниками, к 1640 г. из 1700 домов уцелело едва 500, а в его окрестностях 15 местечек исчезло вовсе. Торговля, в особенности заморская, захирела, промышленность и ремесла пришли в упадок. В Хемнице из 6000 ткачей едва сохранилось 500, и больше 2000 домов пустовало. Любек утратил большинство торговой флотилии. Рудники и шахты были повсюду заброшены [1016].
Упадок культуры был всеобщим. Университеты влачили жалкое существование. В пламени пожарищ гибли великолепные дворцы и церкви, библиотеки, собрания картин и редкостей. Немецкий живописец Иоахим Зандрарт в 1673 г. писал, что во время войны художники "впали в нищету и презрение, а посему побросали палитры и вместо кистей взяли в руки бердыши или нищенские посохи, так что благородные люди стыдились посылать своих детей в обучение к столь презренным людям [1017].Даже изысканное, стремящееся игнорировать действительность искусство барокко, ютившееся при малых и больших дворах Германии, озарялось отблесками опустошительной войны. В поэзию врывались ноты отчаяния, а фоном для репрезентативных портретов служили пылающие города.
Ужасающим было положение деревни, где люди разучились читать, дошли до полного отупения. Густав Фрейтаг в "Картинах из немецкого прошлого" писал: "Народ достиг последней грани несчастья. Тупое прозябание было всеобщим… Там, где проходило опустошительное войско и свирепствовал голод, люди и собаки ели одни и те же трупы" [1018]. Если крестьянство XVI в. было воинственно и активно, то теперь оно было подавлено, истощено и обессилено, ввергнуто в состояние покорной безнадежности. "На протяжении жизни целого поколения, – говорит об этом времени Энгельс, – по всей Германии хозяйничала самая разнузданная солдатня, какую только знает история. Повсюду налагались контрибуции, совершались грабежи, поджоги, насилия и убийства. Больше всего страдал крестьянин там, где в стороне от больших армий действовали на собственный страх и риск и по своему произволу мелкие вольные отряды, или, вернее, мародеры. Опустошение и обезлюдение были безграничны. Когда наступил мир, Германия оказалась поверженной – беспомощной, растоптанной, растерзанной, истекающей кровью; и в самом бедственном положении был опять-таки крестьянин" [1019].
Жестокости и насилия, чинимые повсюду ландскнехтами, почти всегда оставались безнаказанными. В реляции, прославляющей "искусные и рыцарские деяния" Эрнста Мансфельда (1622), с полнейшей откровенностью говорится: "Неоспоримо, что когда тем солдатам не идет жалованье, их нельзя удержать в надлежащей военной дисциплине. Они и их кони не могут жить воздухом. Все, что они носят, оружие или платье, изнашивается и ломается. Должны они себе его опять купить или справить, то для этого надобны деньги. И ежели их в том не удовольствовать, то они берут там, где найдут, и притом не за счет тех, кто им должен, ибо они не считают и не взвешивают… они берут все, они вынуждают отдать все, они бьют и побивают все, что им противится. Одним словом, нельзя измыслить такого бесчинства, которого бы они не натворили". Потерявшие всякий человеческий облик ландскнехты пытали детей и сжигали их в печах заживо, потешаясь их предсмертными криками. Плачущие, убитые горем женщины и девушки были принуждены плясать голыми в лагерях имперской солдатни, которая потом всячески издевалась над ними, отрезала груди, выкраивала ремни из спины и т. д. Главная цель всех насилий и пыток – вымогательство, жажда денег, которые тут же уплывали из карманов, пропивались, проматывались, проигрывались в кости. Жестокости чинили и католики, и протестанты. При взятии Регенсбурга шведами солдаты поджигали дома и сараи, полные соломы и конопли, разбивали лари и сундуки в домах и, добиваясь золота, пытали детей на глазах матерей, беременных женщин и больных [1020].
Разноязычный и разноплеменный сброд людей, утративших отечество, свободно менявших религиозные и политические убеждения, а вернее, вовсе их не имевших, служивших тому, кто платит и дает безнаказанную возможность грабить и насильничать. Когда солдаты одной стороны попадали в плен к другой, то их рассовывали малыми партиями по своим отрядам. Так поступали и в католических имперских, и в протестантских войсках. Картины тягот и бедствий войны встречаются во многих литературных памятниках того времени. Реальные сцены запечатлены в "Фи-ландере" Мошероша. С крутой горы Филандер с горестью взирает, как четверо крестьян впряглись в плуг на место лошадей, перепахивая дно спущенного пруда, "так что у меня от сожаления сердце и глаза зашлись, ибо видел я, как тяжко было беднягам снискивать себе пропитание и подвергаться еще более ужасным мучениям денег ради",. Согнанные с насиженных мест крестьяне, в особенности батраки, и сами уходили с ландскнехтами. Филандер видел, как один из ландскнехтов, напомнив своему прежнему хозяину, захваченному в плен, что он его "нагого частенько стегал плетью до крови", потребовал, чтобы он "теперь ему в утеху пообещал лошадь и 50 рейхсталеров". Когда же тот сказался неимущим, он учинил ему жестокую пытку. "Тут помыслил я про себя: справедлива пословица – когда кто захочет в конец разорить крестьянина, должен употребить для того никого иного, как только крестьянина".
Роман изобилует множеством фактов и подробностей, поддающихся исторической проверке, находящих подтверждение в документах, в том числе и заведомо недоступных Гриммельсгаузену. Следовательно, хотя бы часть их восходит к его личному опыту и наблюдениям или почерпнута им из устных свидетельств. Но "Симплициссимус" не является "бесхитростным рассказом" современника обо всем, что он видел и знал, как думали вплоть до начала ХХ в. [1021] Это не собрание "сцен" лагерной, походной, городской и деревенской жизни, написанных "с натуры". Но это и не исторический роман. Ни один из решающих военных эпизодов, ни одно сколько-нибудь значительное историческое лицо не выведены в книге. Тридцатилетняя война служит лишь фоном, исторической обстановкой, совокупностью обстоятельств, определяющих судьбу героя.
В "Филандере" Мошероша герой является условной фигурой, с помощью которой демонстрируется цепь картин, приправленных необозримой ученостью. Они не связаны с личностью героя и не участвуют в сюжетном развитии, которое едва намечено. У Гриммельсгаузена реальные исторические события и детали так или иначе связаны с их сюжетной ролью. Между романом и биографией автора тянутся многочисленные нити, но этот автобиографический слой тонок и неопределенен.
