Тарас Шевченко та його доба. Том 1 - Рем Георгійович Симоненко
Ставлення Брюллова до молодого Шевченка
Эти замечательные слова, где Брюллов с большим тактом удерживает Жемчужникова от дилетантства в живописи, бросают свет и на его отношение к молодому Шевченко: не за один только талант полюбил Брюллов Шевченко и приблизил к себе больше, чем остальных учеников, а вот за эту рабочую психологию, за тренировку сызмальства, за приученную им с детства к рисунку руку. Крепостные, одарённые талантом, не «баловались», по примеру своих господ, а проходили иногда зверскую учёбу. Хозяева стремились сделать из них профессионалов для себя, – таких, чтоб можно было ими щегольнуть перед соседом, затмить другого владельца «талантов». Актрис, художников, музыкантов, отмеченных гением, муштровали, пороли, заставляли учиться до головокруженья, приучали к казарменной дисциплине, потому что искусство их было лишней прибавочной стоимостью для господ, если артист становился «оброчным», и лишней экономией, если артист работал «для дома».
«Звіряча школа» малярства, яку пройшов молодий Шевченко
Такую зверскую школу прошёл и Шевченко. Бывшему пастушонку нипочём было вставать с петухами, сыну умершей от «праци» матери естественным казался длинный рабочий день, ученику маляров и цеховых дел мастера – пустяком войти в сложный мир изготовления красок. Мастер Ширяев, у которого юношей работал Шевченко, вовсе не был неграмотным маляром, каким-нибудь «живописцем вывесок», он выполнял сложные декоративные композиции, и ученикиподмастерья проходили у него суровое, тщательное обученье. Лёгкость перехода Шевченко из класса рисунка в натурный, три полученные им медали, быстрое усвоенье приёмов Брюллова – мелкого тщательного мазка, добротной доделанности деталей; блестящее уменье схватывать портретное сходство и в то же время по-брюлловски облагораживать оригинал – всё это шло не от «лёгкости», а от здоровой нерастраченной крестьянской работоспособности и хорошей, пройденной у Ширяева выучки.
Школа великого Брюллова. Прогалини, які доводилося долати Шевченкові самому. Чому він «заспівав»?
Брюллов учил своих учеников понимать и любить натуру, никогда не отходить от неё, но самого Брюллова можно было бы назвать «метафизикой природы»: он видел её неподвижной, стоячей, позирующей. Чтоб придать ей движение, он вводил манерность, условные повороты головы и рук, вызванные аллегорическим толкованьем сюжета, – а потом сам тщетно боролся с этим «манером», понимая, что он не нужен, что он отдаляет художника от «натуры». Лошадиные копыта под его амазонкой стыли в воздухе, не передавая движенья, как деревянные или чугунные, складки тканей развевались в пустом и безветренном пространстве, он не видел того истока и силы, от которой приходит движение, – и бросался в исторические сюжеты, громоздил лошадей и всадников, ломал копья и колонны, – но и тут движенье как бы не имело третьего измеренья, заканчивалось на плоскости. Долгое время Шевченко чувствовал себя скованным по-брюлловски, и ленты на голове его Катерины не хотели развеваться, стыли в воздухе, как металлические стружки. Но вот, в великолепном окружении брюлловских картин, в замечательной его мастерской, он вдруг запел, забросал бумажные лоскутки каракульками своих поэм и стихов, из него стихийно вырвалась песня. Она пела – о том потаённом, что Шевченко принёс с собой в стены Академии, о сыновней тоске по матери-земле, по народу, скованному рабством, о всех впечатлениях детства. В песнях был воздух, пейзаж, чувство, социальная воля к действию, – движенье пришло к нему вместе с темой.
Уже зрілий Шевченко – великий поет в мистецтві
Но поэтическая разрядка обокрала живописца Шевченко и до самой его смерти осталась как бы тем ближайшим каналом, по которому прорывалась его социальная эмоция. Мы имеем замечательное об этом свидетельство. Скрытный и неразговорчивый по природе, Шевченко нежно любил детей и был с ними простодушно-открытым. В последние годы жизни судьба привела к нему того самого мальчика… Этот мальчик (Суханов) три раза в неделю приезжал к нему учиться рисовать, не потому, что был талантлив (он никак в живописи не проявился), а потому, что мать его хотела помочь Шевченко материально. С ним проводил Шевченко сам-друг долгие часы работы, он писал портрет Кочубея, «Днепровских русалок», делал офорты, – был весь, как на ладони, перед свежим детским восприятием, и мальчуган, всем сердцем полюбивший «лысого, усатого дядю с доброй и умной улыбкой», – оставил нам, когда вырос, сердечные воспоминания, – пожалуй, самое лучшее, что есть в мемуарной шевченковской литературе. Он рассказал, как у старого Шевченко была привычка разговаривать во время работы со своею картиной, давать ей нежно-ругательные клички в случае удачи и крепко поругивать в случае неудачи: как упрямо, упорно работал он, бурча себе что-то под нос. Фигура казака в «Днепровских русалках» долго ему не давалась, он и соскабливал, и начинал её снова и снова десятки раз, именуя «бисовой дитыной».
Спогади Б. Суханова-Подколзіна про своє дитяче спілкування з Шевченком
Виходячи з наведеної вище характеристики вельмишановного, професійного шевченкознавця М. С. Шагінян, наводимо не скорочуючи спогади Б. Суханова-Подколзіна. «Покойная моя матушка, Наталья Борисовна, в конце 50-х и начале 60-х годов подобно многим членам тогдашнего русского общества, – поведал Суханов, – поддалась влиянию новых, гуманных «веяний» и, как женщина умная, для светской же барыни начитанная и образованная, сумела привлечь в свою гостиную кружок людей, подвизавшихся на литературном и художественном поприщах.
Достаточно сказать, что писатели Полонский, Щербина, Майков, художники Пименов, Айвазовский, Соколов и другие были постоянными посетителями нашего дома. Ив. С. Тургенев в свой приезд в Россию также появлялся в гостиной матушки. Кроме дебатирования всевозможных и невозможных вопросов, возникавших в то время, как грибы после дождя, смею теперь думать, что крепостной повар наш Семён, ученик славной кухни графа Нессельроде, немало способствовал своими гастрономическими талантами привлечению и сплочению этого небольшого интеллигентного кружка.
Хотя я был совершенным ещё мальчиком (мне было лет 13 – 14), на мне отразились упомянутые «веяния» благодаря моему наставнику В. А. Фуксу, человеку умному и пылкому. Я восторженно относился к бывавшим у матушки литературным и артистическим корифеям и, сколько мог, старался вникать в смысл неумолкаемых диспутов и пререканий, которые велись с редким увлечением и во всех тогдашних салонах
