Утраченные иллюзии - Бальзак
- В двенадцать ужин у Флорины, - сказал ему Лусто.
- Приду! - сказал молодой человек. - А кто там будет?
- О! Там будут... - сказал Лусто, - Флорина и москательщик Матифа; дю Брюель, в пьесе которого выступает Флорина; старикашка Кардо и его зять Камюзо; затем Фино...
- Москательщик прилично угощает?
- Не преподнес бы он нам какую-нибудь пилюлю![108] - сказал Люсьен.
- Юноша не лишен остроумия, - серьезно промолвил Блонде, поглядев на Люсьена. - Скажи, Лусто, он приглашен на ужин?
- Само собою!
- Стало быть, посмеемся...
Люсьен покраснел до ушей.
- Долго ты там будешь возиться, Дориа? - сказал Блонде, стукнув в окошечко кабинета Дориа.
- Сию минуту буду к твоим услугам, голубчик!
- Отлично, - сказал Лусто своему спутнику. - Этот молодой человек, почти ваш сверстник, пишет в «Деба». Он один из владык критики, человек опасный. Дориа выйдет к нему на поклон, и тогда мы доложим о нашем деле этому паше заставок и книгопечатания. Иначе нам пришлось бы ждать до одиннадцати часов вечера. Аудиенция принимает все более широкие размеры.
Люсьен и Лусто присоединились к Блонде, Фино, Верну, стоявшим в глубине лавки.
- Чем он занят? - спросил Блонде у главного кассира Габюссона, подошедшего с ним поздороваться.
- Покупает еженедельник. Хочет его восстановить, чтобы противодействовать влиянию «Минервы», всецело обслуживающей Эмери, и влиянию «Консерватора», пропитанного слепым романтизмом.
- Платить будут хорошо?
- Как всегда... Чересчур хорошо! - сказал кассир.
В эту минуту вошел молодой человек, недавно выпустивший превосходный роман, который скоро был распродан и пользовался чрезвычайным успехом; роман выходил вторым изданием у Дориа. Этот молодой человек, одаренный внешностью редкостной и примечательной, изобличающей артистическую натуру, произвел сильное впечатление на Люсьена.
- Вот и Натан! - сказал Лусто на ухо провинциальному поэту.
Натан, в ту пору в цвете молодости, подошел к журналистам, снял шляпу и, вопреки своему явному высокомерию, низко им поклонился; в присутствии Блонде, которого Натан знал лишь по внешности, он держался почти подобострастно. Блонде и Фино не потрудились снять шляп.
- Сударь, я счастлив, что мне случайно представился случай...
- От волнения он допустил плеоназм, - сказал Фелисьен Этьену Лусто.
- ...выразить благодарность за вашу прекрасную статью в «Журналь де Деба», посвященную мне. Успехом книги я наполовину обязан вам.
- Полно, дорогой мой, полно, - сказал Блонде, пряча под личиной добродушия покровительственное отношение к Натану. - У вас талант, черт возьми! Очень рад с вами познакомиться.
- Ваша статья уже опубликована, и меня не сочтут за льстеца; теперь мы можем чувствовать себя непринужденно. Надеюсь, вы окажете мне честь и удовольствие отобедать со мною завтра? Будет Фино. Лусто, ты не откажешься, старина? - прибавил Натан, пожимая руку Этьену. - О, вы на отличной дороге, сударь, - сказал он Блонде. - Вы преемник Дюссо, Фьеве Жоффруа. Гофман[109] говорил о вас Клоду Виньону, своему ученику и другу; он сказал, что может умереть спокойно, ибо «Журналь де Деба» увековечен. Вам, наверно, платят огромные деньги?
- Сто франков за столбец, - отвечал Блонде. - Не бог весть какая оплата, когда приходится прочитывать столько книг. Из сотни едва ли отыщется одна, которой стоит заняться, как, например, вашей. Ваша книга, честное слово, доставила мне удовольствие.
- И принесла полторы тысячи франков, - сказал Лусто Люсьену.
- Но вы пишете и политические статьи? - спросил Натан.
- Да, время от времени, - отвечал Блонде.
Люсьен представлял собою в их среде нечто вроде зародыша; он был восхищен книгой Натана, он почитал его как некоего бога, и подобное низкопоклонство перед критиком, имя и влияние которого были ему неизвестны, ошеломили его. «Ужели я дойду до подобного унижения? Ужели настолько поступлюсь своим достоинством? - говорил он самому себе. - Надень шляпу, Натан! Ты написал прекрасную книгу, а критик всего лишь статью». Кровь в нем закипела при этой мысли. Он видел, как в переполненной народом лавке добивались приема у Дориа робкие молодые люди, начинающие авторы, и как, потеряв надежду получить аудиенцию, они уходили, приговаривая: «Я зайду в другой раз». В центре группы, состоявшей из знаменитостей политического мира, два или три политических деятеля беседовали о созыве палат, о злободневных событиях. Еженедельный журнал, о котором вел переговоры Дориа, имел право писать о политике. В ту пору патенты на общественные трибуны становились редкостью. Газета была преимуществом, столь же желанным, как и театр. В кругу политических деятелей он увидел одного из самых влиятельных пайщиков газеты «Конститюсьонель». Лусто оказался удивительным чичероне. С каждой его фразой Дориа вырастал в воображении Люсьена, постигшего, что политика и литература сосредоточены в этой лавке. Наблюдая, как поэт проституирует музу, раболепствуя перед журналистом, унижает искусство, уподобляя его падшей женщине, униженной проституцией под сводами этих омерзительных галерей, провинциальный гений постиг страшные истины. Деньги - вот разгадка всего. Люсьен чувствовал себя здесь чужим, ничтожным человеком, связанным с успехом и богатством лишь нитью сомнительной дружбы. Он обвинял своих нежных, своих истинных друзей из Содружества в том, что они изображали свет ложными красками и мешали ему броситься в бой с пером в руке. «Я соревновался бы с Блонде!» - мысленно вскричал он.
Лусто, еще так недавно стенавший на Люксембургских высотах, подобно раненому орлу, и представлявшийся ему столь великим, внезапно умалился в его глазах. Модный издатель, источник всех этих существований, показался ему значительным человеком. Поэт, держа рукопись в руках, ощущал трепет, родственный страху. Посреди лавки на деревянных, раскрашенных под мрамор, пьедесталах стояли бюсты Байрона, Гете и г-на де Каналиса, от которого Дориа надеялся получить томик стихов; поэт, заглянув в лавку, должен был видеть, как высоко вознес его книгопродавец; Люсьен невольно терял чувство уверенности в себе, отвага его ослабевала, он предвидел, какое влияние может оказать Дориа на его судьбу, и с нетерпением ждал его появления.
- Так вот, дети мои, - сказал толстый, низенький человек с жирным лицом, похожий на римского проконсула; напускное простодушие, обманывавшее поверхностных людей, несколько смягчало выражение этого лица. - Наконец-то я владелец единственного еженедельного журнала, который можно было купить и у которого две тысячи подписчиков.
- Хвастун! Налог оплачивается за семьсот. Но и это недурно, - сказал Блонде.
- Клянусь, подписчиков тысяча двести. Я сказал «две тысячи», - заметил толстяк вполголоса, - ради тех вот поставщиков бумаги и типографов. Я думал, что у тебя больше такта, Блонде! - добавил он громко.
- Принимаете пайщиков? - спросил Фино.
- Смотря по обстоятельствам, - сказал Дориа. - Желаешь одну треть за сорок тысяч франков?
- Согласен, если вы пригласите сотрудниками Эмиля Блонде, здесь присутствующего, Клода Виньона,[110] Скриба,[111] Теодора Леклера,[112] Фелисьена Верну,[113] Жэ,[114] Жуи,[115] Лусто...
- А отчего не Люсьена де Рюбампре? - отважно сказал провинциальный поэт, прерывая Фино.
- ...и Натана, - сказал
