Утраченные иллюзии - Бальзак
- Тот, кто выдержит испытание, докажет, что он действительно сильный человек, - сказал Лусто.
- Кроме того, - вскричал Мерлен, - когда мы чествуем великих людей, вокруг них, как вокруг римских триумфаторов, наряду с хвалами должны хором звучать хуления.
- Ну, вот, - сказал Люсьен, - так, пожалуй, все, кого будут поносить, вообразят себя триумфаторами.
- Не о себе ли ты хлопочешь? - вскричал Фино.
- А ваши сонеты! - сказал Мишель Кретьен. - Неужто они не создадут вам триумфа Петрарки?
- Без Лауры[172] здесь не обойтись, - сказал Дориа, и его каламбур был встречен одобрительными возгласами пирующих.
- Faciamus experimentum in anima vili,[173] - отвечал Люсьен улыбаясь.
- И горе тому, кто будет обойден критикой и увенчан лаврами при первом же выступлении! Этих писателей, как святых, упрячут в ниши, и никто не будет обращать на них внимания, - заметил Верну.
- Им будут говорить, - заметил Блонде, - как сказал Шансене маркизу де Жанлис, когда тот слишком уж влюбленно смотрел на его жену: «Приятель, вы уже свое получили!»
- Во Франции успех убивает, - сказал Фино. - Мы слишком завистливы, мы стараемся заставить себя и других забыть о блестящих победах ближнего.
- Поистине в литературе противоречие и создает жизнь, - сказал Клод Виньон.
- Как и в природе, где жизнь возникает из борьбы двух начал! - вскричал Фюльжанс. - Победа одного над другим есть смерть.
- Как и в политике, - добавил Мишель Кретьен.
- Мы это только что доказали, - подхватил Лусто. - Дориа продаст на этой неделе две тысячи экземпляров книги Натана. Почему? На книгу нападали, ее будут упорно защищать.
- А после подобной статьи, - сказал Мерлен, держа в руках оттиск завтрашнего номера своей газеты, - как не распродать всего издания?
- Не прочтете ли вы эту статью? - спросил Дориа. - Я остаюсь издателем, даже когда ужинаю.
Мерлен прочел победоносную статью Люсьена, вызвавшую общие рукоплескания.
- Ну, разве могла бы появиться эта статья, не будь первой? - спросил Лусто.
Дориа вынул из кармана корректуру третьей статьи Люсьена и стал читать. Фино внимательно слушал: статья предназначалась для второго номера его журнала, и в качестве главного редактора он преувеличивал свой восторг.
- Господа! - сказал он. - Живи Боссюэ[174] в наше время, он написал бы именно так.
- Охотно верю, - сказал Мерлен. - Нынче Боссюэ был бы журналистом.
- За Боссюэ Второго! - возгласил Клод Виньон, подымая бокал и отвешивая шутовской поклон Люсьену.
- За моего Христофора Колумба! - сказал Люсьен, провозглашая тост за Дориа.
- Браво! - вскричал Натан.
- Это что же, прозвище?[175] - лукаво спросил Мерлен, переводя взгляд с Фино на Люсьена.
- Если вы будете продолжать в том же духе, - сказал Дориа, - нам за вами не угнаться, а господа негоцианты, - прибавил он, указывая на Матифа и Камюзо, - перестанут вас понимать. «Шутка подобна пряже, - сказал Бонапарт, - где тонко, там и рвется».
- Господа! - возгласил Лусто. - Мы свидетели примечательного случая, непостижимого, неслыханного, поистине изумительного. Все восхищены, что друг наш столь быстро превратился из провинциала в журналиста.
- Он родился журналистом, - сказал Дориа.
- Дети мои, - сказал Фино, вставая с бутылкой шампанского в руке, - мы поддерживали и поощряли первые шаги нашего амфитриона, успехи которого превзошли наши надежды. Он выдержал экзамен, написав за два месяца ряд блестящих статей, всем нам известных; предлагаю посвятить его в журналисты.
- Венок из роз в ознаменование его двойной победы! - вскричал Бисиу, глядя на Корали.
Корали сделала знак Беренике, и та ушла разыскивать старые искусственные цветы в картонках актрисы. Венок из роз был свит, как только дородная горничная принесла цветы; захмелевшие гости также не преминули нелепо разукраситься цветами. Фино, первосвященник, пролил несколько капель шампанского на златокудрую голову Люсьена и с уморительной торжественностью произнес сакраментальные слова: «Во имя Гербового сбора, Залога и Штрафа нарекаю тебя журналистом. Да будут твои статьи легки!»
- И оплачены без вычета пробелов! - добавил Мерлен.
Тут Люсьен заметил расстроенные лица Мишеля Кретьена, Жозефа Бридо и Фюльжанса Ридаля; взяв шляпы, друзья вышли, напутствуемые негодующими возгласами.
- Вот ханжи! - сказал Мерлен.
- Фюльжанс был славный малый, но они совратили его.
- Кто? - спросил Клод Виньон.
- Мрачные юноши, посещающие религиозно-философский кабачок в улице Катр-Ван, где они трудятся над отысканием смысла жизни человечества... - пояснил Блонде.
- О! О! О!
- Они пытаются узнать, вращается ли человечество вокруг своей оси или движется вперед. Их очень затруднял выбор между прямой и кривой. Библейский треугольник показался им бессмысленным, и тогда явился неведомый пророк, высказавшийся за спираль.
- Когда люди объединяются, они могут додуматься и до более опасных глупостей! - вскричал Люсьен, которому хотелось защитить Содружество.
- Ты считаешь эти теории праздной болтовней? - спросил Фелисьен Верну. - Но наступит час, когда они превратятся в ружейные залпы или гильотину.
- Покамест эти юнцы только лишь черпают высшее вдохновение в шампанском, разгадывают гуманитарное значение панталон и ищут ту пружинку, которая движет вселенной, - сказал Бисиу. - Они подбирают поверженных кумиров вроде Вико,[176] Сен-Симона, Фурье. Боюсь, вскружат они голову моему бедному Жозефу Бридо!
- Из-за них-то и охладел ко мне Бьяншон, мой земляк и школьный товарищ, - сказал Лусто.
- Не обучают ли они умственной гимнастике и не вправляют ли мозги? - спросил Мерлен.
- С них станется, - отвечал Фино. - Растиньяк говорил мне, что Бьяншон предается подобным мечтам.
- Стало быть, их вождь д'Артез? - сказал Натан. - Тот юноша, который должен нас всех проглотить?
- Д'Артез настоящий гений! - вскричал Люсьен.
- Предпочитаю настоящий шартрез, - сказал Клод Виньон, улыбаясь.
Настала минута, когда каждый пытался раскрыть свою душу соседу. Если умные люди доходят до того, что начинают откровенничать и предлагать ключ к своему сердцу, можно не сомневаться, что хмель овладел ими; часом позже все участники пиршества, ставшие короткими приятелями, величали друг друга великими талантами, знаменитостями, людьми, которым принадлежит будущее. Люсьен, как хозяин дома, сохранял некоторую ясность мысли; он выслушивал удивительные софизмы, довершавшие его нравственное растление.
- Дети мои, - сказал Фино, - либеральной партии необходимо оживить свою полемику, ведь ей сейчас не за что бранить правительство, и вы понимаете, в каком затруднительном положении оказалась оппозиция. Кто из вас согласен написать брошюру о необходимости восстановить право первородства,[177] чтобы можно было поднять шум против тайных замыслов двора? За работу хорошо заплатят.
- Я! - отозвался Гектор Мерлен. - Это соответствует моим убеждениям.
- Твоя партия, пожалуй, скажет, что ты порочишь ее, - возразил Фино. - Фелисьен, возьмись-ка ты за это дело. Дориа издаст брошюру, мы сохраним все в тайне.
- А сколько дадут? - спросил Верну.
- Шестьсот франков. Ты подпишешься: граф К...
- Согласен! - сказал Верну.
- Итак, вы хотите пустить «утку» в политику? - снова начал Лусто.
- Это дело Шабо, перенесенное в сферу идей, - подхватил Фино. - Правительству приписывают
